著者
長尾 広視
出版者
北海道大学スラブ研究センター
雑誌
スラヴ研究 (ISSN:05626579)
巻号頁・発行日
vol.50, pp.107-142, 2003

«Антисемитские» явления, которые распространялись в Советском обществе в последние годы жизни Сталина, уже давно исследованы зарубежными и русскими историками. Тем не менее, предыдущие исторические труды занимались, главным образом, перечислением многих явлений антиеврейского характера или обращали свое внимание на роль в них сталинского руководства. Историки еще не дали связного объяснения на тому, по какой логике эти явления происходили, какую роль играли разные люди (каждый человек, принадлежащий к разным социальным группам, партийные и государственные аппаратчики, заведующие разными социальными группами, и политические руководители высшего уровня). В результате этого, пока трудно сказать, что мы имеем ясное представление о том, как формировались сознание соответствующих людей, и какую роль играло это сознание в рождении явлений, которые в конце концов носили антиеврейский характер. Мы не знаем также, как должны быть расположены эти широко распространившиеся явления в общественной жизни того времени в целом. Мы можем утверждать, что уже в начале 30-х годов существовал прототип группового противостояния физиков МГУ. Здесь идеологические и научные разногласия, с одной стороны, и соревнование за материальные интересы, с другой, равно играли важную роль, и оба фактора были неразделимо связаны. Сперва это противостояние было ограничено стенами факультета МГУ, но с созданием в 1934 году ФИАН в Москве, ускорилось расслоение московских физиков, и после этого борьба между физиками АН СССР (т.е. исследовательным органом) и их коллегами в МГУ (т.е. органом образования) развивалась и приняла организованную форму. В 36-м году дебаты вокруг вклада физики в практические производства, а также влияние параллельно идущего политического террора отбросили тень на противостояние физиков, многие из них были репрессированы. Изменение социальной атмосферы, рожденное Великой Отечественной войной оживило противостояние к концу войны. В области естествознания, где успехи во многом зависят от качества инфраструктуры исследования и объема ассигнований, тем более при тяжелейших условиях послевоенной экономики, конкуренция за получение бюджета и признание научных достижений набирала силу. В то же время, под влиянием всеобъемлющей мобилизации военного времени, между академическими физиками и университетскими обнаружилось несовпадение интересов и мнений по вопросу, как лучше и эффективнее организовать руководство научными работами страны. По замыслу академических физиков (их представитель - П. Л. Капица), исследовательские работы страны в принципе должны были проводиться под контролем АН СССР, а университеты должны были заниматься исключительно образованием студентов. Тогда университетские физики были бы обречены играть только второстепенную роль в научной жизни. Не странно, что физики МГУ резко отреагировали на эту кризисную для их существования ситуацию. Во время войны, МГУ и АН СССР эвакуировали в глубину страны. Но ученые физфака МГУ сравнительно скоро вернулись в столицу и, используя лаборатории и оборудование университета, приступили к активным работам по военному производству. Секция физики АН СССР, в свою очередь, тоже сделала определенный вклад в военную науку, но он казался довольно скромным по сравнению с ее огромным потенциалом. Здесь произошло расхождение сознаний двух противостоящих групп физиков по поводу «урока войны». Университетские физики нашли в образе своих действий военного времени как «узле науки и производства» воплощение своей веры и одновременно путь к спасению. Рекламируя свой «вклад в победу», они попробовали ослабить преимущество академических физиков. В этом смысле, их апелляции к политическим руководителям обозначали противоречивую смесь сознания своего затруднения, с одной стороны, и полной энтузиазма уверенности в своей силе, с другой. Не только «вклад в победу» и «практичность» их работ, служили физикам МГУ опорами апелляций к руководству. На их фоне действовали стремительно распространившиеся в советском обществе патриотические настроения. Сопротивляясь академическим физикам, многие из которых учились в странах Западной Европы и думали, что «в науке нет границ», физики МГУ были склонены считать упорство в «русскости» и отечественном производстве доказательством своего патриотизма. В то же время национальное самосознание русских вызывало их недовольство «искажением баланса национального состава» в разных социальных группах. Во время войны с фашистской Германией, невзирая на факты, сформировался такой предрассудок, как «евреи не воюют». В целом, среди нееврейского населения была распространена такая логика, как «мы были вовлечены в войну из-за евреев». Искаженное чувство «жертв войны» и их убежденность во «вкладе в победу», когда люди были вынуждены бороться друг с другом за ограниченные материальные блага, дали университетским физикам основания оправдать свои требования. Еще во время войны советское политическое руководство стало ставить своего рода процентное ограничение на евреев в некоторых сферах общественной жизни, в частности, среди художественной интеллигенции. В советской физике, где к тому времени сосредоточилось много деятелей еврейского происхождения, по-видимому во второй половине 44-го года доцент физфака В. Ф. Ноздрев (он же секретарь парткома МГУ) поставил вопрос о «монополизации группой академических физиков еврейского происхождения» и о необходимости урегулировать нацсостав. Таким образом, примечательно, что вопрос о ограничении евреев в сообществе физиков был поставлен «снизу» гораздо раньше анти-космополитической кампании 49-го года, уже в конце войны. Здесь использовали «еврейский вопрос» как риторику-оружие для осуждения уже существующих оппонентов. В то же время, можно сказать, выраженное им антиеврейское настроение являлось одной формой критики сложившейся тогда ситуации в стране и частью предложений о том, как перестроить послевоенное советское общество. Следовательно, было бы неверно воспринимать антисемитские явления того времени просто как политику, проведенную «сверху» сталинским руководством. Реагируя на антиеврейскую риторику университетских физиков, партийные и государственные деятели (ответственные аппаратчики отделов идеологии и науки, а также Министерства высшего образования) далеко не всегда шли этому навстречу. Конечно, такая сдержанная реакция со стороны аппаратчиков до известной степени объясняется условиями разработки атомной бомбы и существованием своего рода влиятельных «лоббистов» интересов академических физиков (напр. Л. П. Берия, С. И. Вавилов, И. В. Курчатов). Держа обе группы физиков на определенном расстоянии, партийные и государственные органы в большинстве случаев не приняли экстремистских осуждений некоторыми физиками МГУ физиков-академиков за «сионизм» или «шпионаж». Но власти приступили к изменению ситуации, а конкретно, к мерам по ограничению числа еврейских исследователей. Именно такой же способ «сбалансировать и урегулировать национальные составы» тогда распространялся в других сферах общества. Кстати, мысль о «урегулировании нацсоставов» наблюдается уже в политике «коренизации» 20-х годов, в этом смысле она не была идеологически недопустимой для властей (хотя, конечно, не подлежала официальному провозглашению). С этой точки зрения, действия партийно-государственного руководства проявляли своего рода «рациональность» и не руководствовались просто идеологией или антисемитизмом. Таким образом, анализируя пример в советском физическом обществе второй половины 40-х годов, мы можем понять логику и механизм, породившие антиеврейское чувство, как был создан и использован еврейский вопрос в противостоянии в социальной группе, а также как антиеврейские утверждения «снизу» развивались в официальную политику против евреев. Конечно, нам нужно учитывать своеобразие обстоятельства советской физики того времени, но картина, полученная в этой статье, может служить пособием при анализе разных антиеврейских явлений в послевоенном Союзе ССР.

言及状況

Twitter (1 users, 1 posts, 2 favorites)

収集済み URL リスト