1 0 0 0 OA 小説の序文

著者
浅岡,宣彦
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究
巻号頁・発行日
no.23, 1991-10-01

В наше время повести или романы с предисловиями бывают довольно редко. Это явление было характерно в переходный период от лироэпических жанров к прозаическим, причем не только в России, но и в Англии, Франции и других странах. Тут должна быть какая-то общая причина, побудившая тех или иных писателей того времени осознать необходимость предисловий к новым опытным жанрам. Обнаружив широкие изобразительные возможности в прозаической форме, писатели тем не менее чувствовали, что надо как-нибудь оговориться о реальности происходящего или действительности вымышленных образов в воссозданных мирах. Публика того времени еще не была достаточно воспитана, чтобы воспринять мнимое поэтичекое представление как таковое, изображаемое в прозаических произведениях. Она часто путалась между реальной действительностью и фантазией, не решив, к которой из них следует отнести художественную истину. И сами писатели затруднялись ориентировать творческий субъект в структуре произведения. В предисловиях к беллетристичеким произведениям в переходный период четко отражены все эти заблуждения и поиски. Одним словом, не была установлена <<прозаическая условность>>, о которой готовы договориться писатели и читатели. Интересно, что в результате этого в процессе поиска отношений автора-текста-читателя, которые были характерны предисловиям того времени, писателям пришлось найти в читателях "соавторов" своих повестей. Если рассмотреть вопрос конкретнее, то станет ясно, что опыты русских классиков без исключения достигли новой степени вышесказанной <<условности>> в историко-литературном диапазоне. Возьмем А. С. Пушкина. Предисловие к <<Повестям Белкина>> может напомнить традицию предисловия В. Скотта, параллельность которых подробно анализировал в свое время Д. Якубович. Но самой важной задачей для Пушкина являлась индивидуальзация сказа в каждом рассказе, которая не могла быть осуществлена без опыта создания образа мнимого писателя Белкина, обособленного от самого Пушкина. А Н. В. Гоголь создал в предисловии к <<Вечерам на хуторе близ Деканьки>> и образы читателей или слушателей рассказов и тем самым попробовал вести внетекстуальные диалоги с настоящими его читателями. Пр
著者
藤本 和貴夫
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究
巻号頁・発行日
no.29, pp.199-200, 1997
著者
石橋,良生
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究
巻号頁・発行日
no.35, 2003-10-10

Феномен русских бардов-одно из интереснейших явлений в истории русской культуры ХХ века, в особенности потому, что их считают скорее поэтами, чем певцами. Главный вопрос, в ряде статей, посвященных этому явлению, сводится к проблеме, которую Э. Рязанов назвал <<качеством поэзии>>рассматриваемий. Другими словами, можно ли считать их творчество настоящей художественной литературой? Если так, то в чем именно заключается его литературность? В этом случае предполагется одна несомненная ценность.ы. Эта ценность литературн имеет особый характер, выполняющий функции медиума. По Данному единственному критерию, отвлекаясь от содержания и стиля каждого отдельного текста, опыта читателя и т.д., она открывает <<классовое>>пространство перед теми, кто имеет такой же взгляд, и укореняет в сознании людей стремление к литературе. Таким образом, она превращается в автономный субьект-<<капитал>>в широком смысле. Исторический процесс превращения одного барда, который находился на границе между художественно〓 литературой и развлечением, в позма Высоцкого-и в его самосознании и в социальном факте, показывает, что разница об〓емах имеющегося у автора в <<капитала>>, оборачивается в качественное отлцчие литературы нелитературы. Вийдя на уровень трансцендентности, как источника уникалъной ценности, Высоцкий, бытие которого и, следовательно, сознание определены <<капиталом>>, сам стал определяющим <<капиталом>>. На примере этого феномен〓 оиевидна суть литературыкак само〓вцженця <<капитала>>, который включая в себя элементы внешней среды и расширяя свои пределы, постоянно видоизменяется и самотрансформируется.
著者
石橋 良生
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.35, pp.81-88, 2003

Феномен русских бардов-одно из интереснейших явлений в истории русской культуры ХХ века, в особенности потому, что их считают скорее поэтами, чем певцами. Главный вопрос, в ряде статей, посвященных этому явлению, сводится к проблеме, которую Э. Рязанов назвал <<качеством поэзии>>рассматриваемий. Другими словами, можно ли считать их творчество настоящей художественной литературой? Если так, то в чем именно заключается его литературность? В этом случае предполагется одна несомненная ценность.ы. Эта ценность литературн имеет особый характер, выполняющий функции медиума. По Данному единственному критерию, отвлекаясь от содержания и стиля каждого отдельного текста, опыта читателя и т.д., она открывает <<классовое>>пространство перед теми, кто имеет такой же взгляд, и укореняет в сознании людей стремление к литературе. Таким образом, она превращается в автономный субьект-<<капитал>>в широком смысле. Исторический процесс превращения одного барда, который находился на границе между художественно〓 литературой и развлечением, в позма Высоцкого-и в его самосознании и в социальном факте, показывает, что разница об〓емах имеющегося у автора в <<капитала>>, оборачивается в качественное отлцчие литературы нелитературы. Вийдя на уровень трансцендентности, как источника уникалъной ценности, Высоцкий, бытие которого и, следовательно, сознание определены <<капиталом>>, сам стал определяющим <<капиталом>>. На примере этого феномен〓 оиевидна суть литературыкак само〓вцженця <<капитала>>, который включая в себя элементы внешней среды и расширяя свои пределы, постоянно видоизменяется и самотрансформируется.
著者
安井 亮平
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究
巻号頁・発行日
no.27, pp.138-139, 1995
著者
宮澤,淳一
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究
巻号頁・発行日
no.23, 1991-10-01

The Jerusalem section of The Master and Margarita (1929?-40) is a story of a man of agony, the cruel fifth Procurator of Judea, Pontius Pilate, who executed a vagrant philosopher, Yeshua Ha-Nozri, knowing his innocense. In this section, which is written as a historical novel independent of supernatural phenomena, there is an enigmatic figure who rules its world secretly: Afranius, the chief of the secret service to the Procurator. The enigma of Afranius lies in his false report to Pilate of the last moment of Yeshua on the cross: the chief didn't tell him the fact that Yeshua had accepted his atonement and died forgiving him for his conviction; on the contrary, he described Yeshua as if he had ridiculed Pilate and gave him the false words of the philosopher that "cowadice is one of the worst human sins." Having heard the report, Pilate became aware of his sin. so that he instigated the chief to assasinate the betrayer Judas of Karioth in revenge for Yeshua's death. In that sense, it was Afranius who kept Pilate on a string to let him do "evil" of the assasination. The figure of Pilate is not a typical Bulgakovian "coward" who often appears in the earlier novels of Bulgakov, such as the hero of The Red Crown (1992): Pilate is not a passive "coward" who finds no hope and is always in despair, but an active "coward" who tries to do anything, even "evil," to expiate one's sins like Frudov of The Flight (1925-8). At the end of the whole novel, Pilate is led to the world of "light or good" for his activeness. He stands in contrast to The Master of the Moscow section who is a typical passive "coward" so that he only has earned "rest". If we admit the systematical consistency of The Master and Margarita and analize the two "cowards" of the two sections in comparison, we must find out the figures who help the decision of their fates as well: in the Moscow section it is Woland, the Faustian devil, who leads The Master to the fate of "rest"; in the Jerusalem section the other who leads Pilate to the fate of "light"-must be Afranius! He is nothing but a Mephistophelian figure which is the "part of that power which eternally wills evil and eternally works good" (the epigraph from Faust). Thus, in The Master and Margarita there is not only a single Mephistopheles who controls the Moscow section and determine the fate of the hero, but also another Mephistopheles in the Jerusalem section to do the same work. Bulgakov has the device to give the function to the the devils to develop the both stories. His effort leads to the reconstruction of the whole novel as a newly organized evangel, "The Evangel by Bulgakov."