著者
西中村,浩
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究
巻号頁・発行日
no.19, 1987-10-15

Стиль записей и рассуждения героя романа "Мы" напоминают стиль и мышление современников автора, как и пролеткультовских поэтов, так и художников авангардистского направления, в том числе таких живописцев, как Кандинский и Малевич. И в своих статьях Замятни упоминает, кроме самого себя, нескольких художников-живописцев, как представителей одного из новейших направлений в искусстве, которое он назвал "синтетизмом" или "неореализмом" Эти факты свидетельствуют о его активном интересе к современным ему явлениям не только литературы, но и искусства вобще, н дает нам повод исследовать его произведения в связи с твочеством авангардистских художников. И в самом деле, то что в романе "Мы" преобладают зрительные образы (зрительные лейтмотивы, как выражался сам автор), которые играют существенную роль наравне с четырьмя основными цветами, доказывает родство Замятина с живописцами-авангардистами и в России, и на Западе. У него мы находим и свойственный авангарду подход к конструкции: разложив мир на первоначальные элементы, снова конструировать из них единое целое строение (т. е. произведение как завершенный самостоятельный мир), не считаясь с их бытовым, повседневным порядком. Но принцип конструкции Замятина тесно связан с его осознанием свойств слова и прозы, что и отличает его, как художника слова, от других авангардистов, и, в частности, как прозаика, от футуристов-поэтов. Хотя он ценил футуристские языковые эксперименты до некоторой степеии, ему был чужд их заумный язык, и он требует иного подхода к слову, при котором не исключены такие свойства, как "смысл" и "логические связи" Тут выступает на первый план стилизация: он утверждает, что прозаику необходимо писать на "языке изображаемой среды и эпохи", и что с помощью "стилизованного языка среды" можно, пользуясь только языковыми средствами, обнажать характерное мышление описываемого в романе общества или личности. (Такое понимание свойств слов и романа сближает его с Бахтиным.) И он, угадав в высказываниях современников установку на монофоническое слово утопии, и проанализировав их, "синтезировал" их в язык среды Единого Государства, где господствует утопическое слово, предполагающее единственно-правильное,
著者
宇都 弥生
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究
巻号頁・発行日
no.34, 2002

「ロシアのソクラテス」,「ロシア最初の哲学者」などと称されるグリゴーリィ・スコヴォロダー(1722-1794)の,その生き様と思想は,後代のロシア(知識)人たちに少なからず影響を与えてきた。スコヴォロダー研究が我々にとって興味深いものとなるのも,様々な霊感の源たりえた彼の思想の懐の広さゆえと言える。無論,「思想家」スコヴォロダーの根本思想を理解するためには,何よりもまず哲学的観点に基づく著作の内在的分析が不可欠である。だが,そもそもこの哲学的観点というものは,個別の思想家研究にうまく適用ないし応用できるほど自明で確固たる基としてあるわけではなく,むしろ研究者自身がこれを常に自覚的に模索し,提示してゆかねばならない。そこで本報告では,スコヴォロダーの著作の哲学的読解の可能性とその方法的基礎について探るべく,ロシア哲学史におけるスコヴォロダーへの評価,及びそれが拠って立つ哲学観を再検討した。検討の材料として取り上げたのは,А. И. ヴヴェジェンスキィ,З. Л. ラドロフ,А. Ф. ローセフ,Б. В. ヤコヴェンコ,Г. Г. シュペートという20世紀初頭の5人のアカデミックな哲学(研究)者たちによる「ロシア哲学史」記述である。彼らのスコヴォロダー評価は,ラドロフやローセフによる「より積極的な評価」と,ヴヴェジェンスキィ,ヤコヴェンコ,シュペートらによる「より消極的・否定的な評価」とに大別することが出来る。さらに,彼らの哲学史記述全体を貫いている哲学観に遡ってみると,そのような個別的評価を成り立たせている根拠が理解される。前者(ラドロフ,ローセフ)は体系的・論理的な思考法が把捉し尽くすことの出来ない神秘的側面をこそ哲学は探究すべきと考える。そこで,このテーマを一貫して考え抜いてきたロシア哲学,およびスコヴォロダーを評価し,逆に体系性や論理性ばかりを重視する西欧哲学に対しては批判的なのである。他方後者(ヴヴェジェンスキィ,ヤコヴェンコ,シュペート)は,哲学の形式が地域的・時代的に多様であることを認めばするものの,それらは次第に普遍的な形式(方法・制度を含む)へと高まっていくべきだと考える。それゆえ彼らは概してロシア哲学の形式の未熟さに対し批判的であり,またその黎明期・前史に位置するスコヴォロダーを自制心をもって評価するのである。どちらにもそれなりに尤もな根拠が認められる以上,哲学的観点からスコヴォロダーを研究する際,双方の視点を取り入れ,説得的な論を構築しなければならないだろう。スコヴォロダーの思索に西欧哲学には見出すことの出来ない,ロシア哲学独自の志向があるということをひとまず認めながらも,それが何であるかを,地域的・時代的制約にも目を配る「哲学の歴史」というものを視野に入れつつ,吟味しなければならない。
著者
渡辺 雅司
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.15, pp.p1-14, 1983-09

Известно, что в русском отделении Токийского института иностранных языков, основаннго в 1873 г., занятия проводились на русском языке на высоком научном уровне. Тем не менее, мы редко находи имена выпускников этого института в истории новой Японии. Одни видят причину этого в неспособнсти учеников, а другие-в самой цели основания русского отделения (т.е. подготовке переводчиков). Но дело обстоит не так просто. В предлагаемой статье автор старается доказать, опираясь на недавно найденные материалы, что главной причиной этого явгляется общий критический дух, принесенный русскими преподавателями-народниками. 1. Две линии привлечения русских преподавателей к работе. Первые русские преподаватели делятся на две группы: эмигранты и дипломаты из консульства. К первой группе относятся Л. Мечников, Богомолов, А. Коленко и Н. Грей, а ко второй-Трактенберг, Костылев и Данилович. Интересно, что и в записках лекции одного ученика Куратаро Кодзима ярко вырисовываются степени образованности и характеры преподавателей этих двух групп. Эмигранты занимались своей преподавательской работой с энтузиазмом и добросовестно, сообщая последнюю научную информацию, а дипломатов отличала банальность. 2. Лекция Мечникова о древней истории. Лекця о древней истории, записанная в тетради Куратаро, по всей вероятнстности, принадлежит Мечникову, так как только он высказывал ту точку зрения на историю, которая впоследствии получила развитие в книге "Цивилизация и Великие Исторические Реки". Он подчеркивает в этой лекции важность народного начала в истории и обращает большое вниенаие на народные верования и фольклор. 3. Первая лекция о русской литературе в Японии. В архиве Куратаро сохраняются еще записки лекции о русской литературе, читаемой Андреем Коленко в 1879 г. Это была, несомненно, первая лекция о русской литературе в Японии. Она состоит из двух частей. В первой части, названной "Стихосложение" Коленко подробно объясняет строй русского стиха, и в качестве примера берет стихотворения Рылеева "Ай скучно же мне", Давыдова "Богомолка", Огарева "Кабак", Одоевского "В Сибирь" и т. д. В Японии тогдашнего времени, стремившейся к заимствованию европейской цивилизации, ученики русского отделен
著者
八島 雅彦
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.21, pp.p26-36, 1989-10

Широко известно, что Л. Н. Толстой высоко оценивал древнекитайского философа Лао-цзы. И сравнительно легко заметить, что в их взглядах есть что-то общее. Это можно назвать духом отрицания: Лао-Цзы впервые в истории Китая поставил данную проблему, а Толстой отрицал современную цивилизацию радикально. Тот факт, что Толстой разделял опеределенные взгляды не только Лао-цзы, но и Конфуция, до настоящего времени не привлекал к себе внимания исследователей. Но заметить то, что связывает Толстого с Конфуцием, не так легко. Толстовское видение Конфуция несколько своеобразно и отличается от западного понимания конфуцианства. Сопоствляя взгляд Толстого на Конфуция со взглядом Вольтера на него, мы видим, что толстовское понимание учения Конфуция содержит в себе много элементов учения Чжу си. <<Жизнь - это распространение того света, который для блага людей сошел в них с неба>>-это предложение, цитированное Толстым в его произведении <<О жизни>> как учение Конфуция, основано на <<Великом Учении>> с примечаниями Чжу-си. Толстой познакомился с учением Конфуция по переложениию ангийского синолога Джемса Легга. Но Толстой следовал Леггу не полностью, и в его понимании Конфуция есть и оригинальное видение проблемы; например, слово "свет" в цитированном предложении было создано самым Толстым. И имея в виду духовное состояние Толстого 80-ых годов, это можно понимать в том смысле, что жизнь требует, чтобы свет распространялся и в себе и в людях. Но в этом видении Конфуция выражена еще более важная сторона Толстого. Это стремление его к заканомерности, и именно это стремление к закономерности связывает Толстого с Конфуцием. Дух отрицания пронизывает всю жизнь Толстого, но стремление к закономерности тоже важный элемент в его моральном учении.