著者
古賀 義顕
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.36, pp.103-110, 2004-09-15

В 1990 г. языковед-фонетист С. Каваками (Shin KAWAKAMI) предложил безупречную и изящную систему транслитерации русского письма латинскими буквами (А Practical and Unambiguous Romanization of the Russian Alphabet // The Bиlletin оf The Phonetic Зосгену of ]арап. 1990. No. 193. С. 18-21). В данной транслитерации интересно отметить следующие соответствия: ё = уо, ж = zh, й=], х = х, ц = с, ч = ch, ш = sh, щ=34', ъ = ', ы = ih, ь (только в положении после согласных букв) =5, э = eh, ю =уи, я =уа. Вопреки кажущейся необычности некоторых соответствий, система эта крайне рациональна. Так, она (1) не использует специальные диакритические знаки, которые нередко бывают причиной затруднений при вводе и выводе текста (э=eh, а не ё или ё и т.п.), (2) позволяет однозначно переводить кириллический текст в запись латинскими буквами и наоборот (так, ц = с, а не ts; щ=, sqа не shch и т.п.). При этом рассматриваемая система является не только (3) фонологически обоснованной и систематичной (ы= ih; э = eh, где те твердые гласные, которые употребляются реже, чем мягкие пары, обозначаются последовательно с помощью модификатора h), но и (4) экономной (х=х, а не kh и т.п.). По мере технического развития типографии, становится все меньше случаев необходимости транслитерировать русские буквы латинскими, но все же пока такой способ передачи текстов используется довольно часто. Между тем, в Японской ассоциации русистов не было и нет научно обоснованной транслитерации - члены ассоциации вынуждены прибегать к тем или иным традиционным системам, имеющим порой серьезные недостатки. В настоящей работе предлагается принять систему транслитерации С. Каваками как стандартную транслитерацию Японской ассоциации русистов, внеся при этом две следующие поправки. В системе Каваками й и ь обозначаются одной и той же буквой], которая интерпретируется в зависимости от контекста: после согласной - как ь, в остальных случаях как й. При таком обозначении приходится вводить дополнительное контекстное правило для перевода из транслитерации обратно в кириллицу. Автору кажется более целесообразным обозначать ь апострофом, а ъ обозначать буквой w, оставшейся без употребления. Таким образом, будет обеспечена взаимная переводимость соответствий вне контекста. Так: а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а b v g д е yozh z i j k 1 т о р r s t и f х с chshsq w ih ' енуиуа
著者
杉野 由紀
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.34, 2002

チュルコフの『からかい屋あるいはスラヴのスカースカ』(以下,『からかい屋』と略す)は,18世紀60年代に執筆された未完の散文小説である。再版を重ねたのち,最終的には全5巻にも及んだ『からかい屋』は,ロシア小説史における初期の長編小説と言えるのかもしれない。小説というジャンル形成の視点からこの『からかい屋』を見た場合,驚くほどバフチンの理論に合致することが多い。だが先行研究者たちの中でこのことを指摘する者は皆無に等しく,唯一D.ガスペレッティだけがいわゆるバフチンの「小説の第二の文体の流れ」とチュルコフの作品との適合性を指摘している程度である。発表では,バフチンが小説ジャンルの形成において重要な役割を果たしたとする「愚者の役割」を,チュルコフの『からかい屋』における愚者バラバン(註…この単語は「太鼓」も含意する)の行為と照らし合わせながら分析し,ロシア小説史におけるチュルコフの重要性を示す試みを行った。バフチンの言う「愚者の役割」とは,愚者が自らの「無理解」性によって高尚な現実を異化し,知恵との対話や論争を生み出すことであるが,『からかい屋』での愚者バラバンもまさしくその役割を担っている。散文を憎み韻文を愛するバラバンは,愛する女性に韻文でラブレターを書こうとするのだが,韻文を理解していなかったがために諷刺詩を贈ってしまう。又この逆に,バラバンは「偉大な故ロモノーソフ」(註…ロモノーソフは『からかい屋』出版の前年に没している)へ諷刺詩を書こうとするのだが,頌詩になってしまうエピソードもある。その他,恋をしたバラバンは読書に勤しむべく本を買うのだが,内容を理解できずに「高尚な書物を売り飛ばす」といった場面も見られる。こうしたバラバンの行為はすべてが象徴的であり,ロトマンの言葉を借りれば,「韻文対散文のアンチテーゼ」が示されていると言える。チュルコフは,愚者バラバンの「無理解」という力を借りることによって韻文の持つ型を崩しパロディ化を行っているのだが,このことの意味は大きい。『からかい屋』は,単に対象物を嘲笑することに終始している作品に思われがちであり,それゆえ正当な評価を得られないことが多いのだが,しかしバフチンの理論に則れば『からかい屋』はロシアにおける小説ジャンル形成史の中で重要な位置を占めるものと思われるのである。
著者
杉本 一直
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.26, pp.82-94, 1994-10-01

In treating the style of E. Zamyatin, no critic can forget to refer to his elaborate use of imagery. Zamyatin's imagery shows a great variety and is constructed systematically, so we have to describe the examples as precisely as possible before offering any interpretation. It is also important, especially when comparring Zamyatin's imagery with that of his contemporary poets, to examine how his imagery functions in the narrative work, not in poetry. These crucial points have been often slighted by critics. No better material for analyzing Zamyatin's elaborate imagery could be found than in his short story The Cave (1920). In this work, metaphors, similes and metonymies are used systematically, or "integrally" as Zamyatin says in one of his essays, and construct an entire system of related images. The first example of "integral" use of imagery in The Cave can be found in the manner of description which superimposes two different images. In describing a certain scene or certain object, Zamyatin often presents a series of metaphors which the reader can naturally connect with one another. As a result of such association of metahphors, another scene or another object comes out, independent of the described scene or object. For example, a piece of scenery of a modern city is described by a series of connected metaphors which compel us to construct in our mind a scene in ancient times. Then, the two inconsistent scenes, modern and ancient, are superimposed on the same page, on the same lines. It must also be pointed out that Zamyatin places more stress on the association of metaphors than on the described things, so the former becomes the foreground and the latter the background. We can see such a manner of description slso in other works of Zamyatin. The second example of Zamyatin's elaborate imagery is a more dynamic one,the realization of metaphor. Mayakovsky and Khlebnikov, the poets contemporary with Zamyatin, often let metaphors be "realized" in their poetry, which means metaphors obtain bodids,bocome substantial and come to exist among other described objects. In general, realization of metaphor cannot be adopted in narrarive works, because it disturbs the consistency and order of the story. However, Zamyatin adopted it in his short stories, making it one of the major features of his works. IN The Cave we recognize Zamyatin's original process of realization of metaphor. The metaphor which has been realized cannot be a metaphor any longer, and becomes a neighboring object to the protagonist. Zamyatin then uses this object as a metonymy for the protagonist's wavering state of mind by making the object transform or move in an eccentric way. This process of realization of metaphor, on one hand, shows the function of promoting the principle of equivalence to the device of contiguity, which R. Jakobson calls "the poetic function," and on the other hand, it demonstrates a possibility of dynamic use of imagery in the third-person narratives. In The Cave, which is narrated in the third-person style, the metaphors produced in the course of interior monologue by the protagonist become realized and promoted to metonymies in the discoutse by the narrator. This process means that pieces of imagery are handed over from the protagonist to the narrator. In this way Zamyatin has adopted and evolved the realization of metaphor in his narrative work. These are the examples of analysis of Zamyatin`s use of imagery. The points of view presented above will surely help us when comparing his use of imagery with that of his contemporary poets more closely, or when comparing his style with another writer's.

1 0 0 0 IR 小澤政雄君に

著者
和久利 誓一
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.29, pp.197-198, 1997
著者
桜井 厚二
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.33, pp.9-15, 2001-09-20
著者
中沢 敦夫
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.23, pp.1-14, 1991-10-01

В русских житиях юродивого особенно заметны стереотипные мотивы и образы юродивого как пример: "терпеть от летней жары и зимнего мороза", "днем на улице юродствовать, ночью один молиться", "герой посмеян, биен, поруган людьми". В данной статье рассмотрена проблема о возникновении таких формул и становлении стереотипного образа русского юродивого. В эволюции образа русского юродивого видное место занимает "Житие Исидора Ростовского (Твердислова)" (нач. XVI в.), где впервые выступает ряд стереотипных формул. При анализе текста оказывается, что автор "Жития" заимствовал известные мотивы из "Жития Андрея Цареградского", популяного переводного жития юродивого того времени, и перерабатывал их в отвлеченные, схематические формулы. В то же время, с помощью символизма и цитатов из Священного Писания, ему и удалось воплотить в образе героя идею "смирение", являющуюся уже характерной и доминантной идеальной чертой русского юродивого. В сочетании этих двух моментов получился оригинальный образ юродивого, который полностью опирается на церковной традиции. Вот в чем мы видим причину того, что образ Исидора послужил образцом для создания стереотипа русского юродивого. К статье приложен текст биографической части "Жития Исидора Ростовского" по рукописи ГПБ собр. Титова No 2059.
著者
籾内 裕子
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.27, pp.1-12, 1995-09

В настоящей статье предприняты попытки обнаружить следы влияния Тургенева на творчество Янагавы Сюнъё. Особое внимание уделяется неисследованным с этой точки зрения произведениям Янагавы. Прежде всего отметим очевидное заимствование тургеневского сюжета в рассказе <<Рыбная ловля и охота>> (1899) (японское название <<Цури то кари>>). Здесь автор использовал некоторые сцены <<Свидания>> из <<Записок охотника>>, переведенного Фтабатэем Симэем на японский язык (японское название <<Аибики>>). Герой Янагавы рассказывает, как он, устав на охоте, дремлет и подслушивает, как и герой <<Свидания>>, чужие тайные разговоры. Писатель и сам перевел рассказ Тургенева <<Стучит!>> из <<Записок охотника>>. Название переведенного рассказа - <<Стук колес>> (1906) (по-японски <<шарин но хибики>>). Предполагается, что в качестве оригинала для своего перевода он пользовался английским переводом К. Гарнетта. Определенное сходство с "лишним человеком" Рудиным мы находим у героев произведений <<Странствие>> (1899) (по-японски <<Коросин>>) и <<Далекий звук валька>> (1901) (по-японски <<Токинута>>), хотя горои Янагавы не имеют такого исторического фона, как у Рудина, и преврашаются в итоге в "побежденных людей", к которым автор, естественно, проявляет сочувствие. С <<Рудиным>> Янагава познакомился через перевод, сделанный Фтабатэем и названный им <<Плавучая трава>> (по-японски <<Укикуса>>). В произведении <<Домашний голубь>> (1907) (японское название <<Иэбато>>) мы обнаруживаем сходство изображенного пейзажа с описанием природы в <<Плавучей траве>> и отмечаем, что писатель уже владеет способом противопоставления спокойного пейзажа тревожной человеческой жизни. И, наконец, самый известный роман Янагавы <<Мачеха и пасынок>> (по-японски <<Насану нака>>), 1912-1913 гг., в котором тонко изображается жизнь японской семьи, созданный в то время, когда писатель расстался с натурализмом и открыл новый путь в художественной литературе, имеет связь с <<Дворянским гнездом>>. Это проявляется в сходстве характеров Масако и Лизы, в похожих мотивах поведения Тамаэ и Варвары и в общей схеме взаимоотношений героев. [figure][figure] Чисто японские отношения и поведение героев мешают явно увидеть связь романа с русской литературой, поэтому, видимо, исследовате
著者
網谷 益典
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.34, 2002

思想家ミハイル・バフチン(1895-1975)の『フランソワ・ラブレー論言(1940,65年)に関して報告を行った。1920年代前半の初期パフチンと新カント派の関係は以前からよく指摘されてきた。だが,バフチンは,初期だけではなく,後期においても新カント派から決定的な影響を受けていた。パフチンのノート 新カント派のエルンスト・カッシーラー(1874-1945)の『シンボル形式の哲学(2)』(1925年)と『個と宇宙』(1927年)の要約ノートや友人マトヴェイ・カガン(1888-1937)の仕事が示唆するように,後期の『ラブレー論』はカッシーラーに近い立場から構想されていたのだ。バフチンは,カッシーラーを下敷きにして,祝祭を労働と休息,公式文化と非公式文化,生活と芸術といった一連の2項対立の中間領域=抜け穴にあるものとして,言い換えれば,それらの2項対立そのものを不確定にする場にあるものとして捉えていた。かつて浅田彰は『構造と力』(1983年)で,『道化の民俗学』(1975年)において『ラブレー論』と『個と宇宙』の類似性を直感的にだがいち早く指摘し,バフチンをヒントに道化論を展開した山口昌男の「《可能性の中心》を,「道化とは人間がメタ・レベルとオブジェクト・レベルの両方に足をかけているという事実をやすやすと受けいれ,それを笑いとともに生きる存在なのだ,という命題に」,「真の遊戯への誘惑者としてのニーチェ」「などと同じ側に求めるべきであり,また求めることができると思われる」と述べた。文献学的研究が進んだ今日,浅田のようなアクロバット的な読みに頼らずとも,かつての山口=バフチンの「《可能性の中心》」を高次のレベルでより容易にかつ精微にバフチンの(コン)テクストから読み取ることが可能となった。だが,中間領域=抜け穴での遊戯という祝祭論も前衛主義の全体主義への逆転というボリス・グロイスが指摘するアポリアから決して自由ではない。グロイスの『全体芸術様式スターリン』(1993年)の主張を敷衍すれば,中間領域=抜け穴での祝祭的遊戯の徹底化は,「アヴァンギャルド」な実験が残した「裂孔」を「未来に属する諸要素」である「民衆との内臓的な絆」で塞ぎ,過去から「自由に」引用された「諸様式」を「民衆性」の「単一性」をかすがいにして「内的に結びつけ」る「スターリン美学」=「社会主義リアリズム」に帰結する危険性をはらんでいる。とはいえ,バフチンは,散文的今において,差異をはらんで反復してくる糞尿的イメージたちにいかなる未来の美的な救済にも冷めた真面目さで陽気なあだ名を与え続けていくラブレーをこそ評価する。それは前衛主義の全体主義への逆転という20世紀文化のアポリアからの逃走の線を引くための1つのあり得べき批評的な態度であると言わなくてはならない。
著者
秦野 一宏
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシヤ語ロシヤ文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.18, pp.29-41, 1986-10-15

В произведениях Гоголя многие персонажи носят странные и забавные имена: Яичница, Земляника, Кифа Мокиевич Мокий Кифович Бобчинский, Добчинский и т. д. Уже с давних пор исследователи упоминают (напр. И. Мандельштам) о том, что комизм этих имён коренится либо в артикуляции, либо в обнаружении каламбура этимологичекого характера. Тем не менее, мы полагаем, что наиболее существенная сторона проблемы имени в творчестве Гоголя всё ещё остаётся невыясненной. Гоголь не примитивно копирует действительность как она есть, а всегда непременно извлекает логический смысл, лежащий в её основании, и поэтому в данном случае нам прежде всего следует обратить внимание на собственно стуь имени как такового. Имя в бессознательном, будничном восприятии отождествляется непосредственно с его носителем. Но это не что иное, как лишь одна сутн имени, являющегося, с другой стороны, "неосязаемым чувствами звуком" (по выражению героя в "Мёртвых"), что должно быть вполне понятно каждому, кто в состоянии взгянуть на имя глазами аналитика. Гоголь создавал различные ситуации с намерением обнажить и подчеркнуть двойственный характер имени:например, в" Коляске" кобыла зовётся "Аграфеной Ивановной", между тем как второй, единственный персонаж-обладатель имени зовётся не иначе, как "Пифагор Пифагорович". В результате возникает острый контраст между собственно персонажем и непосредственно звуком, призванным его обозначать, что вызывает смех, а вместе стем и оттесняет характер персонажа. Наша статья ставит целью исследовать связь характера имени с характером пером персонажа в мире Гоголя.
著者
小林 銀河
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.30, pp.119-126, 1998-10

Обшеизвестно мнение, что, когда Достоевский описывал приговоренного к смертной казни в романе <<Идиоте>>, он ориентировался на собственный опыт. В этой работе мы рассматриваем роль этого эпизода во всей структуре романа, безотносительно к биографии автора. В первой часги романа Мышкин, находясь у Епанчиных, долго рассказывает о приговоренном к смерти, например об ужасе сознания того, что никак невозможно спастись, о конкретном зрелище около эшафота, о том, что происходит в сознании преступника до совершения казни, и т.д. Но эти разговоры окончательно сводятся к сюжету картины для Аделаиды. Самый главный, центральный аспект картины-лицо казненного по смертному приговору. Все прежние и последующие разговоры ведутся вокруг описания одного этого лица. Выражеиие этого лица производит сильное и тяжелое впечатление на читаеля. Об этом лице Мышкин сказал : <<Я поглядел на его липо и все понял... Впрочем, ведь как это рассказать!>> Но нельзя считать эти слова отказом от описания лица. Во-первых, они передают шок, испытанный героем. Во-вторых, то, что Мышкин рассказал не все, напротив, еще больше усиливает воображение читателей. Кроме того, можно сказать, что и молчание, вызванное сильным впечатлением, внесено в этот стиль. Мышкин сетует на неспособность рассказать об этом лице-и это создает самый большой эффект. Портрет приговоренного к смерти в действительности продолжает оказывать подспудное, но сильное влияние на весь роман. Сходное выражение появляется на лицах некоторых других героев в следующих сценах и усиливает впечатление. Рогожин охвачен болезненно сильной страстью к Настасье Филипповне. Поэтому ее реакция для него равна приговору. Ипполит, страдающий неизлечимой болезнью, является точно прпговоренным к смерти. В картине Гольбейна <<Мертвый Христос>> зрители чувствуют сильную и беспощадную силу природы. Лицо Христа на этой картине может лишить людей веры в его воскресение. Им кажется, что никак нельзя победить силу природы, которая сравнивается с <<какой-нибудь громадной машиной новейшего устройства>>. Лицо Настасьи Филипповны также производит большое впечатление на читателей. Оно часто становится предметом изображения. В ее сознании сталкиваются дв
著者
久保 久子
出版者
日本ロシア文学会
雑誌
ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)
巻号頁・発行日
no.31, pp.58-69, 1999-10-01

アンドレイ・プラトーノフの作品には, 1920年代後半から1930年代にかけて, 文体の面でかなりの変化が見られる。全体としては, 描写が簡潔になり, 文章がわかりやすくなったという印象を受ける。本論では, この時期のプラトーノフの文体の変化の重要な一側面をなす, 『幸せなモスクワ』における身体の部位の用例について検討し, プラトーノフという作家の本質に近づくための一歩としたい。 『幸せなモスクワ』は, 近年プラトーノフ研究において大きな注目を集めている。1996年にモスクワで開催された第3回プラトーノフ国際学会は, 対象をこの『幸せなモスクワ』のみに絞って行われたほどである。その席で複数の研究者から, この作品がプラトーノフの文体の転換点にあたるのではないかという指摘がなされた。この作品は1932-36年の間に執筆されたと考えられている。主人公モスクワ・チェスノーヴァは孤児院育ちの娘で, さまざまな職業を体験し, さまざまな男と出会う。しかし決してひとりの男のものにはならず, 事故で片足を失うような目に遭いながらも, 自由な遍歴を続ける。この作品は, 現在題名だけが残っている『レニングラードからモスクワへの旅』という作品の前半部として構想されたのではないかと考えられている。本論では, この『幸せなモスクワ』と, 20年代後半に書かれた『チェヴェングール』, 29-30年に書かれた『土台穴』の文体的特徴を分析することにより, 20年代から30年代へかけての作家の文体の変化の傾向を探る。方法としては, テキストデータベースを利用した数量的比較を行う。 先にプラトーノフの文体の変化について, 大雑把な印象を述べたが, 具体的には何がどう変わったのだろうか。 これは非常に大きな研究テーマで, 検討しなければならない問題は数多く存在する。ここではそれらのうち, 最近発表されたИ. スピリドノヴァの論文『アンドレイ・プラトーノフの芸術世界における人物描写』で, プラトーノフの20年代の作品の主人公には外見の詳細な記述がほとんどなく, 30年代の主人公は詳しい外貌の特徴を持つ, と指摘されていることに着目したい。 登場人物の外貌を形作っているのは, まず何より身体的特徴であろう。人間の身体がプラトーノフにとって常に重要なテーマであることは, 多くの研究者が指摘している。例えばС. セミョーノヴァは「プラトーノフの身体に対する態度は驚くべきものだ。人間のただ一つの統一された構造物として, 身体は神聖なものである」と述べている。こうしたことから, まずひとつの手がかりとして, 主人公の外貌を形作る言葉, 身体の部位を表す単語の用法を検討してみたい。