著者

長沼 秀幸

出版者

北海道大学スラブ・ユーラシア研究センター

雑誌

スラヴ研究 = Slavic studies (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

no.62, pp.197-218, 2015

著者

久岡 加枝

出版者

北海道大学スラブ・ユーラシア研究センター

雑誌

スラヴ研究 = Slavic studies (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

no.62, pp.219-236, 2015

著者

藤井 陽一

出版者

北海道大学スラブ・ユーラシア研究センター

雑誌

スラヴ研究 = Slavic studies (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

no.62, pp.257-272, 2015

著者

立石 洋子

出版者

北海道大学スラブ・ユーラシア研究センター

雑誌

スラヴ研究 = Slavic studies (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

no.62, pp.29-57, 2015

著者

橋本 伸也

出版者

北海道大学スラブ・ユーラシア研究センター

雑誌

スラヴ研究 = Slavic studies (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

no.62, pp.1-27, 2015

著者

広瀬 佳一

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究(Slavic Studies) (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.34, pp.105-144, 1987

著者

佐藤 圭史

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.53, pp.313-332, 2006

著者

栗生沢 猛夫

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究(Slavic Studies) (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.43, pp.1-31, 1996

著者

鳥山 成人

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究(Slavic Studies) (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.10, pp.1-26, 1966

著者

吉田 俊則

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究(Slavic Studies) (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.32, pp.26-53, 1985

著者

望月 恒子

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.53, pp.93-124, 2006

---

В результате политических и общественных потрясений, произошедших в современной России за последние 20 лет, культурная ситуация в стране заметно изменилась. Одним из самых ярких явлений в области литературы стала активная деятельность женщинписателей. Огромный интерес вызывают у читателей ставшие необыкновенно популярными такие нелохожие друг на друга писательницы, как Татьяна Толстая, Людмила Петрушевская, Виктория Токарева, а также авторы детективной литературы Александра Маринина, Дарья Донцова и др., произведения которых активно издаются. Таким образом, одной из самых характерных особенностей современной русской литературы можно считать расцвет женской прозы. Литературная деятельность Людмилы Улицкой (род. в 1943 г.) началась сравнительно поздно. Ее первый рассказ появился в журнале «Огонек» в 1989 г., а первый сборник рассказов вышел в 1994 г., то есть ее профессиональная творческая жизнь составляет всего 15 лет, за которые писательница успела сделать очень много: на август 2005 г. ею было опубликовано 5 крупных произведений (3 романа и 2 повести) и 36 рассказов. В 2001 г. Улицкой была присуждена самая престижная литературная премия в современной России - Букер-Smirnoff, а в 2004 г. она была названа лучшей писательницей года. Вне всякого сомнения, Улицкая является одним из крупных представителей русской литературы постоветского времени. В настоящей статье мы проанализировали все произведения Улицкой и постарались выяснить специфические особенности ее творчества. В своих произведениях Улицкая всегда описывает личную жизнь людей и семью советской эпохи; политика и события государственной важности остаются вне поля ее зрения. Ее герои, как правило, «маленькие люди» - старики, больные, бедные, отверженные обществом, - словом, те, кого сейчас принято называть маргиналами. Однако при этом важно отметить, что этих самых маргиналов Улицкой никак не назовешь ни униженными, ни безгласными. Они не боятся что-либо потерять, поскольку не имеют ни имущества, ни высокого общественного положения, и поэтому живут свободно, подчиняясь только своим собственным представлениям. Семейная жизнь или хроника семейной жизни героев советской эпохи, которым чужд весь советский социум, - типичная тема произведений Улицкой. Отметим следующие характерные черты стиля писательницы: 1) Наличие физиологических описаний человеческого тела и ощущений героев. Улицкая прямо и подробно описывает женское тело и все проявления физиологии: болезни, секс, физиологические отправления, плач и т.д. Такие описания можно найти не только у Улицкой, но и у многих современных писателей, особенно постмодернистского направления. Однако, в отличие от постмодернистов, Улицкая не доходит до гротеска и всегда избегает просторечий и вульгаризмов, которые являются ведущими элементами стратегии постмодернистов. 2) Мастерство бытописания. Как уже было сказано выше, главные темы Улицкой - частная жизнь героев и семейные истории. Для усиления реалистического впечатления писателю нужно наполнить мир произведения бытовыми деталями, Критики часто называют Улицкую мастером бытописания, и действительно, у нее всегда подробно описываются жилище, одежда, еда, учебные заведения, рабочие места героев, - все то, что позволяет читателю безошибочно определить время действия. Кроме того, она всегда называет конкретные улицы, переулки, площади, станции и остановки в Москве, которая большей частью и являстся сценой ее произведений. Благодаря такому мастерскому бытописанию, изобилующему деталями, творчество Улицкой вызывает ностальгию по советскому времени, несмотря на то, что в ее произведениях явно ощущается антисоветский настрой и у персонажей, и у самого автора. В связи с этим стоит отметить, что в советской литературе мастерство бытописания не всегда ценилось высоко, а, напротив, считалось признаком отсутствия определенной идеологии. Женщин-бытописателей, охотно изображавших частную и семейную жизнь, называли бытописателями с некоторым пренебрежительным оттенком даже в конце 70-х гг. Возможно, Улицкая продолжает писать только личные и семейные истории, полные бытовых подробностей, имея в виду именно эту традиционную точку зрения. Ведь в советской культуре, в том числе и в литературе, всегда придавалось наибольшее значение именно идеологии и общественной жизни человека, а к частной жизни личности отношение было пренебрежительное. Поэтому произведения Улицкой можно считать своеобразным протестом против этой традиционной идеологии. Далее мы обращаемся к анализу образов героев. В произведениях Улицкой, так же, как и у других женщин-писателей, большое внимание уделяется проблеме безотцовщины. У Улицкой почти не встретишь героя-отца, зато всегда много матерей. И, если семья состоит из нескольких поколсний, то среди старших также не встретишь мужчины, - в ней, как правило, бабушка, мать и дети (среди которых, конечно, есть сыновья и внуки). В своей статье мы подробно останавливаемся на образе матери у Улицкой. Среди всего многообразия героинь можно выделить 2 типа, которые особенно заметны: 1) Мать-святая дура, из-за психической травмы или горя лишившаяся рассудка. Она проявляет сверхъестественную проницательность по отношению к любимым людям. 2) Мудрая мать, защищающая свою семью всеми силами, своим умом и мужеством. У таких женшин, как правило, сочетаются происхождение из традиционной семьи и дореволюционное высшее образование. В творчестве Улицкой нам открываются глубокие народные и семейные традиции, не заслуживавшие внимания, однако стойко сохранившиеся в советское время. Творчество Улицкой в некотором смыслс прсдставляет постсоветскую эпоху. Ее произведения, в которых свободной и независимой жизнью живут маргиналы, отверженные обществом, но сохранившие активную позицию и человеческую уникальность, и в дальнейшем булут волновать читателей.

著者

三浦 清美

出版者

北海道大学

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.44, pp.37-64, 1997

著者

宮廻 和男

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究(Slavic Studies) (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.39, pp.223-246, 1992

著者

外川 継男 外川 継男

出版者

北海道大学

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.25, pp.149-165, 1980

著者

外川 継男

出版者

北海道大学

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.7, pp.105-144, 1963

著者

望月 哲男

出版者

北海道大学

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.39, pp.131-152, 1992

著者

出 かず子

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究(Slavic Studies) (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.27, pp.1-28, 1981

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究(Slavic Studies) (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.41, pp.246-253, 1994

著者

藤本 透子

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.55, pp.1-28, 2008

---

The purpose of this research is to examine how Kazakhs in a northern Kazakhstan village have revitalized memorial services in the post-Soviet period. Although death is a biological phenomenon, it is accompanied by culturally and socially diverse practices such as funeral and memorial services, which often show dynamism with regard to societal changes. It is noted that religious practices often play an important role in the post-Soviet cultural revitalization. In Kazakhstan, memorial services for the deceased have become one of the focal points of this revitalization. Previous studies of these services have followed two distinct approaches. Kazakh ethnographers such as Arghїnbaev and Toleubaev have argued that memorial services contain the remnants of pre-Islamic beliefs, such as animism and shamanism, while Privratsky, an American anthropologist, claimed that they are in fact part of modern Kazakh Islamic practices. However, both approaches have neglected the social context of the vitalization of memorial services in post-Soviet period. Privratsky merely reported that memorial feasts are held in honor of "the collective memory of Muslim ancestors," and concluded that Kazakh genealogy is not an important aspect of these practices. This paper explores several characteristics of memorial services in the post-Soviet period by focusing on not only religious but also social aspects, based on field research conducted over 26 months between 2003 and 2007 in a northern Kazakh village of approximately 700 inhabitants. First, the historical background of Kazakh memorial services is surveyed. Russian literature of the 19th century describes Kazakh nomads reciting the Quran and serving special meals to the deceased. In the Soviet period, however, religious practices were strictly controlled by the government. Villagers remembered their elders secretly reciting the daily prayers, and that memorial services continued to be held, but only on a small scale. However, from perestroika onward, there was a revitalization of Islam in Kazakhstan; mosques were founded all over the country, and an Islamic university was established in the large city of Almaty. Thus, the villagers of northern Kazakhstan began to openly commemorate the deceased in various rituals. Villagers consistently observe the Islamic funeral and memorial services on the seventh and 40th days after death, and on the one-year anniversary. Moreover, they often recite the Quran to their ancestors both seasonally and on other occasions, including the 'Qŭrban ayt' (Feast of Sacrifice) or 'Ramazan' (the ninth month of the Islamic calendar, the month of fasting), as well as during less formal celebrations such as a son's graduation from university or the first horse milk of the year. In principle, the Islamic Feast of Sacrifice is celebrated by all Muslims to commemorate the prophet Abraham's willingness to sacrifice his son to prove his devotion to God. While Kazakh villagers are familiar with the story, they also consider the Feast of Sacrifice an important occasion in which they recite Quranic verses for the deceased, especially their ancestors. The performance of a memorial service at the Feast of Sacrifice by a Kazakh family in 2005 was analyzed based on participatory observation. The service involved the slaughter of a sheep by a village family, and then an elderly female neighbor prayed that spirits of their ancestors would be satisfied by the sacrifice. The family then prepared a meal of mutton and a special fried bread, to which they invited many kinsmen and neighbors. After the meal, the Quran was recited by the 'molda' (mullah) for the dead of the family. In order to elucidate the reason for this frequent commemoration of ancestors, the concept of memorial services was examined based on interviews with villagers. The dead are believed to become spirits, which are called 'aruaqtar', that then influence people's lives. Villagers explained the reason for the memorial services using a Kazakh proverb: "If the dead are not satisfied, the living will not get rich." A special fried bread called 'shelpek' is always prepared for memorial services, because Kazakhs believe that the spirits of the deceased are pleased by the aroma of oil. While there is no mention of memorial services in the Quran, villagers insisted that memorial services are practiced as a type of Islamic almsgiving, or 'sadaqa'. They also considered that the Quranic recital by a descendant is the equivalent of a good deed by the deceased himself; thus, the dead person will be able to go to Heaven due to the actions of his descendants. It was then attempted to confirm the identity of the deceased family members to whom these particular memorial activities were devoted. In the prayers, or 'bata,' after the Quranic recital, the purpose of the recital was explained, and three 'jŭrt' kinship categories were collectively mentioned. In addition, the personal names of the householder's patrilineal ancestors, the most of whom belonged to the same patrilineal clan, or 'ru,' were named and recited back to about the third generation. The spirits of householder's patrilineal ancestors are considered the most important; however, the wife's patrilineal ancestors are also mentioned, especially at the Feast of Sacrifice and during 'Ramazan', because the Quran recital is considered to be more acceptable to God during these periods. Several important characteristics of post-Soviet Kazakh memorial services are noted in the final section of this paper. As a result of the revitalization of Islam, Kazakh villagers began to hold the Feast of Sacrifice more openly and on a larger scale than during the Soviet period. However, it is important to note that the memorial services were vitalized along with the Feast of Sacrifice. It was observed that villagers tried to explain the significance of the memorial services by both Islamic contextualization and by emphasizing belief in the ancestor spirits. Kazakh villagers do not commemorate collective "Muslim ancestors," but concretely trace and commemorate the deceased's genealogy by repeated recitation of the Quran to their ancestors. It is concluded that these villagers vitalize the Feast of Sacrifice as memorial services in the post-Soviet period due to a persistent belief in the spirits of the deceased through Islamic contextualization and a strong genealogical awareness.

著者

菅野 開史朗

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.48, pp.139-166, 2001

---

В современном латышском литературном языке употребляется «пересказывате-льное наклонение» (латыш. atstāstījuma izteiksme), формы глагола, которые указывают на то, что говорящий только пересказывает информацию, которую он слышал от другого человека и не отвечает за ее достоверность. В статье мы рассматриваем употребление этого наклонения, анализируя примеры, взятые преимущественно из литературных произведений и их переводов с латышского на русский, с русского на латышский и с японского на латышский языки. В сопоставлении с латышским языком, пересматривается и косвенная речь русского языка, в котором нет такого наклонения, а также японского языка, в котором существуют несколько различных способов выражения пересказывания. Пересказывательное наклонение латышского языка представляет собой своео-бразное явление в группе индоевропейских языков. Говоря о происхождении пересказывательного наклонения, отмечается, что это языковое явление обусловлено контактом с балто-финскими языками. Пересказывательное наклонение имеет в латышском языке три времени: настоящее, будущее (I), прошедшее. Еще есть и перифрастическая форма будущего времению (II), которая весьма редко употребляется (в случае, когда некоторое действие следует за действием, выраженным глаголом в простом будущем времени). Вместо нее обычно употребляется простое будущее. Форма прошедшего времени тоже перифрастическая. Форма настоящего времени пересказывательного наклонения восходит к форме деепричастия настоящего времени, которое семантически соответствует деепричастию несовершенного вида, заканчивающемуся на -я в русском языке. Форма настоящего времени пересказывательного наклонения, как и форма деепричастия, образуется путем прибавления к основе настоящего времени изъявительного наклонения морфемы -ot. Форма будущего времени пересказывательного наклонения образуется от основы будущего времени, которая, как правило, совпадает с основой инфинитива, путем прибавления -šot. Форма на -šot не употребляется как деепричастие в современном языке, а только как форма пересказывательного наклонения. Формы настоящего и будущего времени пересказывательного наклонения не спрягаются. Перифрастическая форма прошедшего времени пересказывательного наклонения образуется путем присоединения к esot (наст. вр. пересказ. накл. глагола-связки būt) действительного причастия прошедшего времени спрягаемого глагола. Так же, как и формы настоящего и будущего времени, esot не склоняется, а действительное причастие прошедшего времени склоняется по родам и числам. В некоторых работах модальность, которую выражает пересказывательное наклонение, определяется как «предположение». Однако этого определения недостаточно, поскольку говорящий формой пересказывательного наклонения выражает, что у него нет свидетельства достоверности сообщаемой информации. Иначе говоря, пересказывательное наклонение выражает то, что говорящий находится вне сферы, где можно подтвердить достоверность или недостоверность содержания высказывания. Модальность пересказывательного наклонения наиболее ярко проявляется в сопоставлении форм настоящего времени пересказывательного наклонения с формами настоящего времени изъявительного наклонения. Когда в настоящем времени пересказывают речь постороннего (третьего лица), появляется основное объективное значение пересказывательного наклонения, т.е. «скепсис». В будущем времени различие между изъявительным и пересказывательным наклонениями более туманно. В сравнении с настоящим временем будущее время пересказывательного наклонения чаще употребляется вместе с формами изъявительного наклонения (во многих случаях можно заменить одно на другое). Употребление пересказывательного наклонения наиболее типично в придаточных предложениях, поскольку по модальности пересказывательное наклонение чаще всего соответствует косвенной речи. Здесь нужно напомнить, что в основе форм пересказывательного наклонения лежит деепричастие, что также в некотором роде обусловливает синтаксические свойства рассматриваемых форм. Так, подлежащее придаточного предложения может часто отсутствовать, если оно идентично подлежащему главного предложения. В грамматиках латышского языка обычно не приводится определенного списка глаголов, способных подчинять пересказывательное наклонение. Хотя, разумеется, пересказывательное наклонение преимущественно подчиняется «глаголам речи», встречаются и случаи подчинения исследуемых форм глаголами, выражающими (а) способы передачи устной речи (напр., teikt «сказать»); (б) восприятия устной речи (dzirdēt «слышать»); (в) передачи письменной речи (напр., rakstīt «писать, написать»); (г) восприятия письменной речи (напр., lasīt «читать»). Некоторые ученые подчеркивают, что и глаголы мысли подчиняют пересказывательное наклонение, однако, это бывает в относительно редких случаях: когда говорящий высказывает свою мысль на самом деле, а в литературных произведениях, когда автор «пересказывает» читателю речь действущих лиц. В русском языке, в котором нет пересказывательного наклонения, в аналогичных случаях употребляется изъявительное наклонение в косвенной речи. Исходя из этого, можно сделать вывод, что по модальности изъявительное и пересказывательное наклонение очень близки. В лингвистических исследованиях, посвященных латышскому языку, одной из центральных тем является разъяснение схемы противопоставления изъявительного и пересказывательного наклонений. Кроме типического придаточного предложения с союзом ka («что»), пересказывательное наклонение может употребляться и в придаточных предложениях с другими союзами, например, в вопросительном предложении - с союзом vai («ли») или с вопросительными союзами. Наиболее сложным случаем является предложение с lai («чтобы»): после lai может стоять и изъявительное, и пересказывательное, и сослагательное наклонения. Если глаголы речи имеют форму, которая не обозначает выполнения речевого акта (напр., повелительное наклонение, сослагательное наклонение, выражение долженствования, будущее время), употребляется не пересказывательное, а изъявительное наклонение. Употребление пересказывательного наклонения распространяется и на простые предложения. Есть два случая такого употребления. 1) Главное предложение опущено, а кто и при каких обстоятельствах совершил речевой акт уже известно по контексту. 2) Полностью независимым предложением пользуются для пересказывания «слухов». В русскоязычных грамматиках латышского языка объясняют, что такое предложение на русский язык переводится как сложное предложение «говорят, что…» или как простое предложение с вводными словами «мол», «де», «дескать», «якобы» и т.п. Например, в русском переводе Блауманиса даже употребляется вводное слово «говорят». Интересно, что переводчик так перевел, чтобы не изменять структуру. В японском языке одна из конструкций для выражения пересказывания - конструкция на [-то иу] («говорят, что»), в которой глагол [иу] в следствие грамматикализации уже не спрягается. Модальность пересказывательного наклонения может расширяться в зависимости от степени нейтральности отношения к достоверности. Так, например, когда содержание пересказываемого относится к самому говорящему или к слушающему, к объективному скепсису прибавляются различные оттенки: уверенность, сомнение, недоверие и т.п. Это означает, что расширенная модальность пересказывательного наклонения может приближаться или соприкасаться и с сослагательным наклонением. Прошедшее время пересказывательного наклонения соответствует сложному настоящему, простому прошедшему и сложному прошедшему временам изъявительного наклонения. Поскольку в латышском языке нет согласования времен, прошедшее время пересказывательного наклонения означает действие, которое уже произошло к моменту пересказываемой речи. В сравнении с настоящим и будущим временами для прошедшего времени пересказывательного наклонения характерно то, что иногда опускается связка esot, т.е. употребляется только действительное причастие прошедшего времени («нарративное прошедшее»). В этом случае различие между изъявительным и пересказательным наклонениями по форме может исчезать. Действительное причастие прошедшего времени первоначально носило такую же модальность, что и теперь пересказывательное наклонение. В общем, эта модальность сохранилась у рассматриваемой формы действительного причастия, однако имеет уже народнопоэтический оттенок. Форма пересказывательного наклонения на -ot, будучи сравнительно новым явлением, еще не замещает самостоятельную форму действительного причастия прошедшего времени в чистом виде. Таким образом, грамматикализация пересказывательного наклонения в настоящем и будущем временах уже завершилась, а в прошедшем времени еще идет. Хотя пересказывательное наклонение на -ot и не объясняется «развитием модального значения у перфекта (Серебренников)», относительно характера действительного причастия здесь можно увидеть некоторую параллель между латышским и русским (балто-славянскими, а возможно и индоевропейскими) языками. В этих языках наблдается тенденция ношения определенной модальности. Интересно, что в болгарском языке пересказывательное наклонение образуется с помощью -л, а в русском языке с формой на -л образуется форма сослагательного наклонения. Так или иначе, говоря о прошедшем времени, можно сказать, что отсутствие согласования времен можно объясняться формальным происхождением, а именно бывшим причастием на -л, сохранившим придаточный характер. Несмотря на то, что грамматикализация пересказывательного наклонения в прошедшем времени еще не завершилась, мы признаем эти формы самостоятельным наклонением, поскольку синхронически они имеют собственную форму будущего, и требуют структуры, отличной от структуры предложения с деепричастием на -ot. Говоря о косвеюннюой речи, нам бы также хотелось упомянуть и так называемую «несобственно-прямую речь». Точка зрения, что явление смешения прямой и косвенной речи в русском языке основывается на отсутствии особой формы косвенной речи, как нам кажется, не очень убедительна, поскольку даже в латышском языке, в котором есть специальная форма косвенной речи, наблюдается то явление.