著者

片山 博文

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.42, pp.117-133, 1995

著者

吉岡 潤

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.48, pp.67-93, 2001

---

After World War II Poland experienced a drastic change in the ethno-national composition of the state as a result of the exclusion of national minorities following the shift of her frontiers. The new Polish-Soviet frontier follows quite closely the so-called Curzon line that was considered as the ethnographical borderline between Poles and Ukrainians. In consequence of this shift of frontiers most Ukrainians, the largest national minority in prewar Poland, found themselves on the territory of the Ukrainian Soviet Socialist Republic, or Soviet Ukraine, while it is estimated that there remained as many as 700,000 Ukrainians on the Polish side. By the summer of 1947, these Ukrainians had been excluded from Polish society. The purpose of this article is to examine how the Ukrainian minority problem was settled in postwar Poland and to demonstrate the decisive role played by the Communists in this settlement. At first, resettlements of Ukrainians were carried out on the authority of an agreement on the exchange of populations concluded by the Polish Committee of National Liberation, or the Lublin Committee, with Soviet Ukraine on September 9, 1944. It was stated in the agreement that Poles and Jews who had been citizens of Poland before September 17, 1939 and were living in Soviet Ukraine could be evacuated to Poland. Correspondingly, Ukrainians living in postwar Poland could choose Soviet citizenship and move into Soviet Ukraine. Moreover, according to the agreement, the transfers were to be voluntary. In the course of the implementation of the agreement, however, the Polish authorities, the core of which consisted of Communists, set about to deport Ukrainians, abandoning the principle of free will. When the deportations were completed in the summer of 1946, a total of 482,000 Ukrainians, many of these forcibly, had left their homeland and had been deported to Soviet Ukraine. The second and "final" act of the solution of the "Ukrainian problem" in Poland was Operation "Vistula" executed by the Polish Army with Communist political support. The aim of this operation was to resettle the whole of the remaining Ukrainians including mixed marriage families in ex-German territories allotted to Poland, or the Recovered Territories, where they were planned to be dispersed so as not to form their own community. They were expected to assimilate quickly into Polish society there. Operation "Vistula" began on April 28, 1947 under the pretext that the whole Ukrainian population was collectively responsible for the assassination of the Vice-Minister of Defense by the Ukrainian Insurgent Army, or the UPA. By the end of July, Operation "Vistula" resettled about 140,000 Ukrainians. In this way the "Ukrainian problem" in postwar Poland was solved by force. Such thorough exclusion of Ukrainians to the extent it could be called "ethnic cleansing" can be explained by a historical factor, that is, the long-standing antagonism between the two nations. It was above all World War II which sharpened national consciousness among these ruled nations and aggravated this antagonism. Memories of the bloody conflict in Volhynia that had entangled Polish and Ukrainian civilians as well as combatants made it difficult to live together in one state. But it is important to bear in mind that the Communists were the executors of the exclusion policy. The Communists, who had seized power lacking the support from the masses, came to call themselves the defenders of Polish national interests, propagandizing the danger of "German revanchism," "Ukrainian anti-Polish armed bandits," etc. For them the settlement of national conflicts in favor of the Polish nation was one of the most effective means to legitimize their power. In the process of the establishment of their rule, they revealed an orientation to a homogeneous Polish nation-state. In this sense, Ukrainians were sort of a scapegoat. Furthermore, it can be assumed that the Communists saw signs of opposition from the Ukrainians. In spite of pressure from the Polish authorities they wished to remain in Poland while clinging to their own national identity. They demanded equal rights, national freedom and even the right to set up a Ukrainian political party during negotiations with Polish authorities on July 24, 1945. These demands seemed to have been excessive to the Communists, who were then on the way to hegemony and were building a quasi-plural party system which they would control as they pleased. The exclusion of Ukrainians was also a manifestation of the Communists' totalitarian character that would not permit the existence of opponents. And Ukrainians were one of a great many opponents at which the Communists struck a finishing blow. When the "Ukrainian problem" in postwar Poland is taken into consideration, particular attention must be given to the above-mentioned factors which were intertwined with each other. To ignore any of them would mean to miss the point of the whole structure of the problem.

著者

伊東 孝之

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.18, pp.53-96, 1973

著者

外川 継男

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.17, pp.71-158, 1973

著者

中田 瑞穂

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.47, pp.249-280, 2000

---

This article examines the Czechoslovak way of parliamentary democracy as it confronts the World Depression, specifically during its first phase from the outbreak of economic crisis until 1932. Three features were characteristic of political structure in Czechoslovakia. First of all, there were more than 15 parties reflecting the ethnic and socio-economic diversity of the Republic. Political parties were widely spread on the two dimensional space. The first dimension was ethnical, setting the Czechs in the centre and the Slovaks, the Germans and other smaller ethnic groups on the sides. The second dimension was socio-economic, namely, labour, agricultural, catholic and industrial. From more than these 15 parties, at least five were necessary to form a majority coalition for government. The second feature was the predominance of the Agrarian Party, which became the mass political party of the Czech organized agricultural interest. Largely due to the support from the agricultural Slovakia, the Agrarian Party became the biggest party in Czechoslovakia and used its power to enforce policies for the benefit of agriculture. Its interest-oriented political style influenced the entire Czechoslovak political scene between the wars. The last feature was the multiplicity of parties representing the working class. In addition to the multiethnic Communists, there were socialist workers, who were first ethnically divided, and then further split along dogmatic lines, such that the Czechoslovaks and the Germans had two socialist parties each - the Social Democrats and the National Socialists. These socialist parties, especially the Czechoslovak Social Democrats, had a positive attitude toward participating in the Government. While most social democrats in other European countries remained in opposition, Czechoslovak Social Democrats had kept an affirmative stance to the Republic and reentered into a governing coalition in 1929, after 3 years as an opposition party. The working class had its representative right within the coalition government during the hard years of the World Depression. On October 1929, the parliamentary election was held in Czechoslovakia and as a result a new coalition government was formed under the premiership of agrarian František Udržal. It was a broad coalition government, which consisted of more than eight parties representing various socio-economic interests. Although the Communists and three German and Slovak nationalist parties remained in opposition, the coalition enabled the large majority of the population to be represented in the political decision making process. Concurrent with the coalition formation in late 1929, the World Depression broke out across the seas, which ultimately exerted considerable pressure on the political system in every country. In Czechoslovakia the representation of agricultural interests through both Czechoslovak and German Agrarian parties, workers' interests through two Czechoslovak and German Social Democratic parties, as well as the Czechoslovak National Socialists, helped to canalise their demands into the political arena and secured the stability of the political system during the economic crisis. Due to the diverse and sometimes conflicting interests within the coalition, it was inherently difficult for the coalition government to form agreements. In particular, the Agrarians attempted to use their vantage position as the largest and pivotal party in the coalition to demand subsidies and protective tariffs to ameliorate the disastrous consequences of the agricultural crisis, without any regard for the interests of city consumers or industries. Conflicts within the coalition became intensified and coalition negotiation dragged on. Important measures, which were urgently needed to cope with the effects of depression, were postponed and forestalled. It was necessary to conceive of some means to negotiate, and to find solutions, which would be acceptable to all member parties of the coalition. The coexistence of various organised interests in a coalition had been the perennial problem for the Czechoslovak parliamentary democracy from its inception. In the 1920s, they worked out a special meeting of five people, the Pětka (the Five), who represented at that time the five coalition parties, to negotiate and make compromise. However, under the new broader coalition government, Socialists criticised the Pětka for being unconstitutional and unparliamentary, and asked for alternatives in intracoalition decision making. One proposal was "the political committee of ministers", with representatives from each party of the coalition. While the Pětka, which was an institution outside the government, and its members were not always government officials, but sometimes merely influential persons in each party, "the political committee of ministers" was a committee inside the cabinet, within which ministers negotiated with one another as representatives of coalition parties. Although they could find compromises on discrete problems, they left the cabinet with the responsibility of making final decisions. The other means of intra-coalition negotiation was the organisation of coalition committees in the parliament. With each emergent problem, an ad hoc committee was set up to address the issue, such as sugar production, housing or social policy. Coalition committees were asked to find practical settlement of conflicts among coalition parties to pave the way for the government decision making. In spite of these devices, as the Prime Minister Udržal lost support from his own Agrarian Party, it became harder and harder for the wheel of coalition politics to turn forward. Furthermore, as a result of deflation policies, the state budget could afford smaller subsidies or supports, thus making compromise between conflicting interests even more difficult. In this phase of the economic crisis, since the Agrarians, and the Social Democrats as well, presented their demands without an overall blueprint for the national economy, which would have helped to direct the choice of policies, compromise between coalition parties became the only measure for political decision making. However, the opposition within the agrarian party intensified, and the coalition compromise failed completely in July 1932. With the change of the Prime Minister's seat to Malypetr, who was a skilful parliamentarian, the same coalition was revitalised. Malypetr made it the absolute condition for his acceptance of the premiership that all the coalition parties agree on balancing the budget for 1933. Under this agreement, a budget committee comprised of seven coalition parties in the parliament was established to help Malypetr to solve the budget impasse. In the process of this analysis, this article demonstrates that the Czechoslovak way of parliamentary democracy was still viable even under the pressure from the World Depression. Compromise and logrolling were always the last resort to resolving some conflicting issues, but the arena of decision making shifted from the informal Pětka to the Government or the Parliament, reflective of a degree of maturity in Czechoslovak parliamentary democracy. However, it also became clear that this way of coalition politics became difficult when each interest group demanded the state for help, even though the resources, especially the financial means, of the state were limited. At the end of this article, the author indicates that socialists began to see one solution to this problem in the Agrarians' demand for state regulation in agricultural sectors. The socialists hoped that the Agrarians would understand the necessity of overall state planning and regulation of the national economy. Moreover, after the Nazi seizure of power, the Czechoslovak way of parliamentary democracy was challenged by the requirement for efficacy in decision making and consideration of national interests. The response to that requisite by the coalition parties will be examined in the next work of the author.

著者

村山 七郎

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.4, pp.105-111, 1960

著者

早坂 真理

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.22, pp.191-216, 1978-03-25

著者

中村唯史

出版者

北海道大学

雑誌

スラヴ研究

巻号頁・発行日

no.49, 2002

著者

西中村 浩

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.34, pp.57-76, 1987

著者

Strong John W.

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.17, pp.41-55, 1973

著者

神長 英輔

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.50, pp.285-299, 2003

著者

Dmytryshyn Basil

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.25, pp.1-25, 1980

著者

北見 諭

出版者

北海道大学スラブ・ユーラシア研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.66, pp.55-90, 2019-09-10

---

Настоящая статья посвящена осмыслению философских воззрений Н. А. Бердяева на войну и нацию в период Первой мировой войны. Прежде всего, мы рассматриваем этот вопрос в контексте онтологии Бердяева, т. е. его теории о творчестве, которая выступает философским фоном его идей о войне и нации; и, вовторых, ? в контексте других философских концепций, существовавших в период так называемого русского религиозно-философского ренессанса. Исследуя философскую мысль выдающихся религиозных мыслителей вышеупомянутого периода, таких как Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк, Н. О. Лосский, Вяч. Иванов, можно обнаружить, что их философские идеи имеют немало общего, при том что концепции значительно различаются или даже противоречат одна другой. Общим для русских религиозных философов того периода является стремление непосредственно постигать ≪вещь в себе≫, или ноуменальный мир, лежащий за пределами феноменального мира. Более того, их представления о ноуменальном мире формируются под влиянием так называемой философии жизни (например, Ницше, Бергсона, приверженцев прагматизма) ? другими словами, этот мир видится им как нечто жизненное, находящееся в непрестанном процессе становления, творчески преобразующее себя самое. Однако в то же время в русских философских концепциях философия жизни критикуется за то, что философы этого течения представляют ноуменальный мир как хаотический, преобразующийся бесцельно и бесконечно. Через эту критику предпринимается попытка придать собственной онтологии, формировавшейся под влиянием философии жизни, элементы платонизма, находящегося в противоречии с философией жизни в том, что касается позиционирования ноуменального мира. В этом смысле в русской религиозной философии этого периода можно наблюдать определенную общность взглядов. Однако наблюдаются и различия: в то время как большинство русских философов отдают первенство платонизму и рассматривают ноуменальный мир как статический и гармонический, Бердяев, верно следуя духу философии жизни, считает вещь в себе динамической и хаотической. Можно сказать, что эти общность и различия выражаются и в их концепциях войны и нации, и возникают две тенденции: ≪мессианизм≫ и ≪миссионизм≫, говоря словами Н. Бердяева и Е. Трубецкого. Что касается сходства, то почти все религиозные философы, включая Бердяева, хотят, чтобы мировая война разрушила буржуазный мир, ? феноменальный мир, строившийся повсеместно в процессе империализма, ? и тем самым обнаружила скрытую под ним реальность, т. е. мир как ≪вещь в себе≫. В своих гносеологии и онтологии эти мыслители, отвергая такие философские тенденции XIX века, как позитивизм и материализм, поле зрения которых ограничивается феноменальным, стараются выявить метафизическую реальность. И они надеются, что мировая война сделает явной эту реальность, находящуюся за пределами феноменального мира. Отвергая славянофильство как разновидность историзма в духе XIX века, рассматривающего характер нации на уровне таких ее эмпирических особенностей, как история, традиционная культура, бытовые обычаи и т. д., эти философы формулируют собственную теорию нации в духе эссенциализма или мистицизма, осмысливая понятие нации на уровне ноуменального или метафизического. Они, следуя своей философии, понимают и войну, и нацию как нечто, имеющее связь не с феноменальным миром, а с вещью в себе. Но такое осмысление войны и нации, подобно гносеологии и онтологии, в дальнейшем разделяется на две концепции. Для обеих концепций характерно представление о том, что мировая война разрушит буржуазный мир и тем самым обнаружит ноуменальный мир, который выйдет из-под обломков искусственно созданного мира. Но в то время как большинство мыслителей представляет мир, который должен появиться из глубины как уже завершенный и гармонический, подобный миру идей платонизма, лишь Бердяев видит его хаотическим, пребывающим в аморфном и текучем состоянии и продолжающим непрерывно преобразовываться. Подобное различие во взглядах наблюдается и в отношении нации: в то время как большинство мыслителей под влиянием платонизма понимает нацию ? ≪вещь в себе≫ ? как платоническую идею, а отношения между нациями как завершенную всеединую систему, подобную миру идей, Бердяев понимает нацию как нечто жизненное, динамично и творчески преобразующее себя. Согласно логике каждой из концепций, приверженцы первой обвиняют империализм и мессианизм в кощунственном намерении искусственно изменить завершенный божественный порядок, замысел Творца. А последователи второй, в свою очередь, положительно относятся к империализму, в целом одобряя развитие и преобразование нации как жизненного существа и, наоборот, отрицательно относятся к антиимпериалистической философии или антивоенному движению толстовцев, так как и то и другое может препятствовать развитию нации. Таким образом, исходя из контекста онтологической философской мысли периода русского религиозно-философского ренессанса, мы попытались осмыслить концепции войны и нации, характерные для мыслителей того времени. Особый интерес, на наш взгляд, представляет мессианизм Бердяева, являющийся, с точки зрения многих исследователей, продолжением славянофильской теории нации. Так, например, современники философа критиковали его идеи заодно с мессианизмом славянофильства, видя в них языческий национализм, чуждый христианского универсализма. Но на самом деле Бердяев, как и многие другие русские мыслители, относится к теории нации славянофильства отрицательно, как к языческому национализму, и отстаивает свою идею мессианизма как христианского универсализма. Мессианизм Бердяева на первый взгляд кажется непоследовательным и непонятным, но, рассматривая его в контексте бердяевской онтологии, т. е. философии творчества в духе философии жизни, можно обнаружить последовательность этой концепции и, к тому же, выявить сходство и различия с идеями современных Бердяеву философов. Хотя здесь мы лишь кратко резюмируем основное содержание, в самой статье философское осмысление мессианизма Бердяева представлено более детально.

著者

竹田 正直

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.7, pp.67-104, 1963

著者

浜 由樹子

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

no.51, pp.63-96, 2004

著者

田畑 伸一郎

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

no.41, pp.p1-30, 1994

著者

長尾 広視

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.50, pp.107-142, 2003

---

«Антисемитские» явления, которые распространялись в Советском обществе в последние годы жизни Сталина, уже давно исследованы зарубежными и русскими историками. Тем не менее, предыдущие исторические труды занимались, главным образом, перечислением многих явлений антиеврейского характера или обращали свое внимание на роль в них сталинского руководства. Историки еще не дали связного объяснения на тому, по какой логике эти явления происходили, какую роль играли разные люди (каждый человек, принадлежащий к разным социальным группам, партийные и государственные аппаратчики, заведующие разными социальными группами, и политические руководители высшего уровня). В результате этого, пока трудно сказать, что мы имеем ясное представление о том, как формировались сознание соответствующих людей, и какую роль играло это сознание в рождении явлений, которые в конце концов носили антиеврейский характер. Мы не знаем также, как должны быть расположены эти широко распространившиеся явления в общественной жизни того времени в целом. Мы можем утверждать, что уже в начале 30-х годов существовал прототип группового противостояния физиков МГУ. Здесь идеологические и научные разногласия, с одной стороны, и соревнование за материальные интересы, с другой, равно играли важную роль, и оба фактора были неразделимо связаны. Сперва это противостояние было ограничено стенами факультета МГУ, но с созданием в 1934 году ФИАН в Москве, ускорилось расслоение московских физиков, и после этого борьба между физиками АН СССР (т.е. исследовательным органом) и их коллегами в МГУ (т.е. органом образования) развивалась и приняла организованную форму. В 36-м году дебаты вокруг вклада физики в практические производства, а также влияние параллельно идущего политического террора отбросили тень на противостояние физиков, многие из них были репрессированы. Изменение социальной атмосферы, рожденное Великой Отечественной войной оживило противостояние к концу войны. В области естествознания, где успехи во многом зависят от качества инфраструктуры исследования и объема ассигнований, тем более при тяжелейших условиях послевоенной экономики, конкуренция за получение бюджета и признание научных достижений набирала силу. В то же время, под влиянием всеобъемлющей мобилизации военного времени, между академическими физиками и университетскими обнаружилось несовпадение интересов и мнений по вопросу, как лучше и эффективнее организовать руководство научными работами страны. По замыслу академических физиков (их представитель - П. Л. Капица), исследовательские работы страны в принципе должны были проводиться под контролем АН СССР, а университеты должны были заниматься исключительно образованием студентов. Тогда университетские физики были бы обречены играть только второстепенную роль в научной жизни. Не странно, что физики МГУ резко отреагировали на эту кризисную для их существования ситуацию. Во время войны, МГУ и АН СССР эвакуировали в глубину страны. Но ученые физфака МГУ сравнительно скоро вернулись в столицу и, используя лаборатории и оборудование университета, приступили к активным работам по военному производству. Секция физики АН СССР, в свою очередь, тоже сделала определенный вклад в военную науку, но он казался довольно скромным по сравнению с ее огромным потенциалом. Здесь произошло расхождение сознаний двух противостоящих групп физиков по поводу «урока войны». Университетские физики нашли в образе своих действий военного времени как «узле науки и производства» воплощение своей веры и одновременно путь к спасению. Рекламируя свой «вклад в победу», они попробовали ослабить преимущество академических физиков. В этом смысле, их апелляции к политическим руководителям обозначали противоречивую смесь сознания своего затруднения, с одной стороны, и полной энтузиазма уверенности в своей силе, с другой. Не только «вклад в победу» и «практичность» их работ, служили физикам МГУ опорами апелляций к руководству. На их фоне действовали стремительно распространившиеся в советском обществе патриотические настроения. Сопротивляясь академическим физикам, многие из которых учились в странах Западной Европы и думали, что «в науке нет границ», физики МГУ были склонены считать упорство в «русскости» и отечественном производстве доказательством своего патриотизма. В то же время национальное самосознание русских вызывало их недовольство «искажением баланса национального состава» в разных социальных группах. Во время войны с фашистской Германией, невзирая на факты, сформировался такой предрассудок, как «евреи не воюют». В целом, среди нееврейского населения была распространена такая логика, как «мы были вовлечены в войну из-за евреев». Искаженное чувство «жертв войны» и их убежденность во «вкладе в победу», когда люди были вынуждены бороться друг с другом за ограниченные материальные блага, дали университетским физикам основания оправдать свои требования. Еще во время войны советское политическое руководство стало ставить своего рода процентное ограничение на евреев в некоторых сферах общественной жизни, в частности, среди художественной интеллигенции. В советской физике, где к тому времени сосредоточилось много деятелей еврейского происхождения, по-видимому во второй половине 44-го года доцент физфака В. Ф. Ноздрев (он же секретарь парткома МГУ) поставил вопрос о «монополизации группой академических физиков еврейского происхождения» и о необходимости урегулировать нацсостав. Таким образом, примечательно, что вопрос о ограничении евреев в сообществе физиков был поставлен «снизу» гораздо раньше анти-космополитической кампании 49-го года, уже в конце войны. Здесь использовали «еврейский вопрос» как риторику-оружие для осуждения уже существующих оппонентов. В то же время, можно сказать, выраженное им антиеврейское настроение являлось одной формой критики сложившейся тогда ситуации в стране и частью предложений о том, как перестроить послевоенное советское общество. Следовательно, было бы неверно воспринимать антисемитские явления того времени просто как политику, проведенную «сверху» сталинским руководством. Реагируя на антиеврейскую риторику университетских физиков, партийные и государственные деятели (ответственные аппаратчики отделов идеологии и науки, а также Министерства высшего образования) далеко не всегда шли этому навстречу. Конечно, такая сдержанная реакция со стороны аппаратчиков до известной степени объясняется условиями разработки атомной бомбы и существованием своего рода влиятельных «лоббистов» интересов академических физиков (напр. Л. П. Берия, С. И. Вавилов, И. В. Курчатов). Держа обе группы физиков на определенном расстоянии, партийные и государственные органы в большинстве случаев не приняли экстремистских осуждений некоторыми физиками МГУ физиков-академиков за «сионизм» или «шпионаж». Но власти приступили к изменению ситуации, а конкретно, к мерам по ограничению числа еврейских исследователей. Именно такой же способ «сбалансировать и урегулировать национальные составы» тогда распространялся в других сферах общества. Кстати, мысль о «урегулировании нацсоставов» наблюдается уже в политике «коренизации» 20-х годов, в этом смысле она не была идеологически недопустимой для властей (хотя, конечно, не подлежала официальному провозглашению). С этой точки зрения, действия партийно-государственного руководства проявляли своего рода «рациональность» и не руководствовались просто идеологией или антисемитизмом. Таким образом, анализируя пример в советском физическом обществе второй половины 40-х годов, мы можем понять логику и механизм, породившие антиеврейское чувство, как был создан и использован еврейский вопрос в противостоянии в социальной группе, а также как антиеврейские утверждения «снизу» развивались в официальную политику против евреев. Конечно, нам нужно учитывать своеобразие обстоятельства советской физики того времени, но картина, полученная в этой статье, может служить пособием при анализе разных антиеврейских явлений в послевоенном Союзе ССР.

著者

中田 瑞穂

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

no.47, pp.249-280, 2000

著者

齋藤 厚

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

vol.52, pp.39-61, 2005

---

In Slovenia, the first parliamentary election was held in 1990. The coalition DEMOS, which was formed by the newly-founded Social Democratic Party of Slovenia (SDS) and other new parties, won the election. The DEMOS government played a decisive role in the process of the independence of Slovenia from Yugoslavia. The second election was held in 1992. The center-left SDS achieved limited success in this election. Though the SDS was included in the coalition government formed by the Liberal Democrats of Slovenia (LDS, the former League of Socialist Youth), the United List of Social Democrats (ZLSD, the former League of Communists) and the Christian Democrats of Slovenia (SKD, the center-right new party), it considered a merger with the Socialist Party of Slovenia (SSS) for its survival. However, after the party leader Janez Janša was removed from the position of defence minister because of a military scandal in March 1994, the SDS stepped out from the ruling coalition and abandoned much of its social-democratic platform. The party turned into a rightist party, which strongly emphasized nationalism and anti-communism. The SDS was very successful in this turn, and it has been the strongest opposition party since the 1996 elections. In this paper, the author analyzes the factors that are related to the success of this right turn by the SDS. The first factor was an intra-party factor, the political leadership of the party leader Janša. As a dissident from the communist time and a hero in the country's bid for independence, he has been regarded as a charismatic leader in Slovene politics. He excels in perceiving public opinion and exploiting it for his political purpose, rather than initiating policies by himself. Thus, he perceived and started to exploit nationalism and anti-communism among people who stood up for him when he was ousted from his cabinet position. The SDS followed him firmly since the party executive backed him, and the greater part of the party were members who newly joined in support of him. The second factor was an inter-party factor, the close linkage between political parties and interest groups, and the absence of a strong nationalist party. By 1994, the main parties built close relations with their interest groups, for example, the LDS with the capitalist class, the ZLSD with the working class, the SKD with the Catholic Church and the Slovene People's Party (SLS, the center-right party which emerged in 1989 as the former Slovene Farmers' Alliance) with farmers. On the other hand, the far-right in the Slovene political spectrum was vacant at that time due to the split of the SNS (Slovene National Party) into several groups. The SDS, which had failed in getting the support of the working class, used this vacancy and succeeded in approaching the voters of the right. The third factor was a sociopolitical factor, the control of administrative structure by the government coalition. In Slovenia, various laws and administrative organs were established intensively after independence. Eventually, when the administrative structure was established or reformed, officials were largely recruited from party members of the then government coalition. The LDS, ZLSD and SKD appointed their members as leaders of the ministries. Thus, the government coalition in 1993 gained control of the administrative structure. The SDS, which was ousted from the coalition, started to criticize this control as the restoration of communist power (LDS, ZLSD) with the help of the collaborationists (SKD). This criticism by the SDS drew the support of the people who didn't enjoy the benefits of the transition. The fourth factor was an institutional factor, the introduction of corporatism, and the ZLSD's domination over it. In Slovenia, corporatism, which consists of the National Council, the chamber system and social partnership, has been introduced since 1992. By 1994, the ZLSD succeeded in dominating the social partnership, the main institution of Slovene corporatism, through its connections with the government, the trade union and the employers' association. This seemed to be the revitalization of the former system to its critics. The SDS started to demand change in the existing trade unions and employers' association, to draw the support of these critics. The fifth factor was a historical factor, the split in the Slovene nation over their modern history. During World War II and the Nazi occupation, Slovenes were divided into two sides, the communist-led partisans and the collaborationists. After the end of communist rule, the Catholic Church, on behalf of the collaborationists, started to revise historical events during WWII to justify their past collaboration. Since then Slovenes have once again become divided over their modern history, whether they take sides with the partisans or the collaborationists. The SDS, which was not previously a supporter of the collaborationists, started to advocate them and succeeded in attracting support from them. The sixth factor was a geographical factor, namely the smallness of the state. With a territory of about 20,000 square kilometers and a population of 2 million, administrative and economic structures in Slovenia are small and simple. Under this circumstance, the SDS's criticism of the heritage of the former regime seemed concrete to its supporters, though it was actually distorted. In Slovenia, parties form a coalition government based on its proportional electoral system which often does not produce a majority party. The SDS had kept its political influence through criticizing the former communists in power and being in opposition. The SDS became the first party in the parliametary election in 2004, and formed a coalition government with other rightist parties. Now the question is whether or not the SDS will be able to keep the same political stance as when it was in opposition.

著者

齋藤 厚

出版者

北海道大学スラブ研究センター

雑誌

スラヴ研究 (ISSN:05626579)

巻号頁・発行日

no.52, pp.39-61, 2005