著者

有泉 和子

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.36, pp.119-126, 2004

---

В начале 19-го века, в период Бунка по японскому летосчислению, между Японией и Россией происходили три конфликта: инцидент с Резановым, инцидент с Хвостовым и Давыдовым, инцидент с Головниным. Несмотря на то, что отношения между последними двумя инцидентами не являются простыми и односторонними, а тут наблюдается сложная причинная связь, до сих пор просто считается, что предыдущий инцидент служит причиной последующего. Среди научных исследований только монографии Инобэ Сигэо [井野辺茂雄] <<Изучение предыстории реставрации Мэйдзи [維新前史の研究]>> (1942) и <<История реставрации Мэйдзи в новом освещении [維新新史考]>> (1943) немного отличаются от других своим истолкованием. Автор настоящей работы несколько раз высказывает мнение, что при разрешении инцидента с Головниным обе страны снова придавали инциденту с Хвостовым и Давыдовым характер скандала с тем, чтобы добиться политического решения вопроса, и тем самым сделали морских офицеров Хвостова и Давыдова именно <<пиратами>>. Для того, чтобы подтверждать названную точку зрения автора и разъяснять отношения между инцидентом с Хвостовым и Давыдовым и инцидентом с Головниным, настоящая статья, опираясь на исторические документы обеих стран, ставит своей целью указать на то, что первый инцидент является следствием внешней политики российского государства, что Япония тоже так считала, а также что именно поэтому Япония в конечном итоге оставила в стороне формальную версию ≪пираты≫ и поставила точку на инциденте с Головниным.

著者

佐藤 規祥

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

vol.50, pp.248-253, 2018-10-15 (Released:2019-05-22)

著者

佐藤 千登勢

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.35, pp.73-80, 2003-10-10

---

В 1923 год. В. Б. Шкловский (1893-1984) высказал мысль о том, что машины и инструменты есть продолжение человеческого организма, которые расширяют чувственную способность человека и обновляют его восприятие. Эта мысль родилась у Шкловского в результате соединения его понятия ≪остранения≫ и поклонения машине. И она дает возможности предварить понятие "коммуникации", развитое Г. М. Мак-Люэном (1911-1980). Цель этой статьи заключается в том, чтобы найти эти возможности в рассказе Шкловского и в кинофильме по его сценарию. В рассказе ≪Созрело лето≫ используются кинематографические приемы: разделенный экран, диалектический монтаж (термин С. Эйзенштейна) и "съемка" крупным планом. Например, передача по радио соединяет два разных пространства: Землю и стратосферу, и таким способом создается синхронизация двух разных пространств и эффект разделенного экрана в прозаическом тексте. А диалектический монтаж создается параллелизмом ≪полета≫ стратостата и пчел. В этом рассказе местами встречаются описания мельчайших деталей, подобные наблюдению под микроскопом (что аналогично снимку крупным планом): мягкие серебряные склададки стратостата, пушок на лепестках анютиных глазок и др. Шкловский проделал опыт, в котором заменил прием последовательности в литературном тексте одновременностью в киноискусстве, введя кинематографические приемы в прозу. Таким образом он обновил восприятие читателей текста. В фильме <<Третья Мещанская>> последовательно выражается мысль об обновлении человеческого восприятия. Героиня этого фильма, изначально покорная жена, под влиянием средств массовой информации и достижений цивилизации (газет, радио, самолетов и кино) изменла мужу и осознала суть раскрепощения женщины. Таким образом, с точки зрения теории восприятия и поклонения машине, Шкловский еще в начале 20-ых годов хх-го века создал теортический фундамент понятия коммуникации и сделал его одним из художественных приемов своих произвдений.

著者

佐野 洋子

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.34, 2002

---

何世紀にもわたってロシヤの農民が語り継いできた,チョルトの形象についての考察。チョルトは,様々な時代の様々な地方の民衆のイメージが入り組み,絡み合いながら創りあげられた総合体であり,民衆の中から生まれたロシヤ的なるものの中にキリスト教的なるものがより分けることができないほど複雑に入り混じっている複合体である。チョルトヘの真の信仰はすでに19世紀後半に薄れ始めてはいたが,チョルトに関する諺や呪文が無数あることからもわかるように,ロシヤ人は日常生活の中で,普段の言い回しの中で,チョルトのобразを描き続け,自分の左側にいるチョルトの存在を常に意識して生きている。他の精たちと比べて,チョルトが登場するフォークロアのジャンルは非常に広範囲に渡っている。легенла,прелание,быличка,бывалыцина,сказка,анеклотなどである。信仰のあるジャンル,быличкаやбывалыцина,またлегенлаやпреланиеに出てくるチョルトは,神に対立するものであったり,赤ん坊をさらう,自殺に追い込むなどの悪のシンボルで,誘惑者的要素が濃く,信仰の失われたジャンル,сказкаやанеклотでは,兵士や女を怖がり,まずい立場に陥って,人間にさえも負けてしまうコミカルな馬鹿チョルトの性格が前面に押し出されている。が,信仰のあるジャンルの方でも,抽象的絶対悪というサタンや悪魔などというイメージからは決して感じられない要素,情けないチョルト,魔法使いごときの人間にこき使われたりする姿がよく見られ、сказкаに強調されるチョルトの性格が,ここでもうっすらと見え隠れしている。例えば,以前は天使だったのだから,天使の歌を調えるはずだと,空のクルミの中にいたチョルトに十字を切って天使の歌を無理やり歌わせる隠者についてのлегенлаは,この隠者の嘲笑的ないたずらによってとてもユーモラスに語られている。このように,どのジャンルにも濃い、薄いの違いはあるにせよ,悪の誘惑者から馬鹿チョルトに至るまでのチョルトの性格が現れている。日本語ではすべて悪魔という訳で片付けられてしまうСатана,Льявол,бесとの違いを農民は,「чёртはうろたえさせ,бесは挑発し,Льяволは無理強いし,Сатанаは信仰厚き人の心の迷いを認知する」と断言する。チョルトと他の悪魔たちの関係を考えるに,両者は共に悪という点では共通するが,その悪という概念だけでは説明できないロシヤ土着の要素がチョルトには多く見られる。そのため,チョルトはキリスト教国教化以前のロシヤにもともと存在していた形象であったと推定される。結局,「神には祈り,チョルトとは駆けずり回る」と言うように,チョルトは人生の伴侶のようなもの,避けがたい必要不可欠な人生の道連れであり,キリスト教の善悪という概念では捉えきれない広さの持ち主,善悪と単純に割り切れない人生のすべてを含んだ存在ではなかろうか。

著者

宮澤 淳一

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.24, pp.25-41, 1992-10-01

---

The Master and Margarita(1928?-40)is a "double novel"which consists of two sections: the Moscow in 1920/30's infested by the devils, and the ancient Jerusalem describing the agony of Pontius Pilate. Inspite of its grand conception shouwing the reader a spectacular world, The Master and Margarita is nothing but a five- day short episode of Moscow in the twentieth century starting on a hot evening of Wednesday in May to end on the next Sunday morning. The secret of the dynamic development of the novel lies in the structural device to integrate the two worlds into a single noe. The structural analysis of The Master and Margarita should be focused on time rather than space. The comparative study of the two narratives (the Moscow section and the Jeusalem section) with the gospel narratives (John's Gospel and the Synoptics) concludes that the direct pretext for the Jerusalem section is John's Gospel, but that the Last Supper (Thursday evening) and the Ressurrection (sunday morning) have no correspondances in the Jerusalem section but do in the Moscow section : the black magic performance and the saving of the master and Pilate respectively. Both the Moscow section and the Jerusalem section, therefoe, depend on the gospel world for their pretext and they complement each other to reconstruct the story of Holy Week. The moment when the temporal dynamism of the Moscow and Jerusalem narratives appears is in the first three chapters, where the static parallelism of various settings and characters is obvious. As Andrew Barratt has argued, the chapters consist of the opposition of the"outsider"(Woland, Yeshua) versus the "representative of the status quo"(Berlioz, Pilate). In conversation the former challenges the conventional value and knowledge of the latter. At the point when the latter's mental condition reaches the limit of its endurance, the motif of flash (the detonation of the sun in Jerusalem, inducing the glimpse of the moon in Moscow) triggers the destruction of the spacial, static parallelism to change itself into the temporal, dynamic parallelism between the two sections. After that, the Moscow narrative leaves the Wednesday evening and progresses through Thursday towards Friday, where the Jerusalem time is stopped. Until the end of Book One (Chapter 18), the narrative goes its way on the several plots switching the scenes ingeniously. The reader, however, does not follow the narrative to the Friday unconsciously: he can recognize the temporal parallelism on the way. The first sentence of Chapter 17, which describes the day following the black magic evening, informs the reader that it is Friday. Considering that the previous chapter was the execution of Yeshua of"Good Friday "of the Jerusalem section, he predicts something important will happen on the Friday of Moscow, too. The information at the beginning of Chapter 18 that the funeral of Berlioz strts at 3.00 p.m. (the time of the Expiration) would support the reader's prediction. The reader, therefore, notices that both the Moscow time and the Jerusalem time extend afterward and beforeward corresponding each other with a fulcrum of the contacting Friday. He looks back the narratives before Friday and reads ahead through the Satan's ball to go beyond Friday expecting the organic development of the two sections. From the first chapter of Book Two, Chapter 19, the Moscow narrative progresses on a single plot featuring Margarita. In the same Chapter the Moscow time overtakes the Jerusalem time at the moment when Berlioz's funeral starts at 3.00p.m. After that, the Moscow time surpasses the Jerusalem time to reach Satan's Ball (Chapter 23) between Friday and Monday, which is the parody on the Passion. After the"evocation of the Master"(Chapter 24), the Jerusalem narrative revives as Margarita's reading process of the Master's novel, and concludes itself at the same time when she finishes reading through the novel at the dawn of Saturday in the both sections. The parallelism of th

著者

淵上 克司 Кацуси ФУТИКАМИ

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 = Росия-го Росия-бунгаку кэнкю (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.20, pp.24-37, 1988-10-01

---

Эта статья ставит целью пересмотреть отражение творчества Сю в романе Достоевского "Униженные и оскорбленные" и через это пролить новый свет на проблему конфликта его "я" 40-ых и 60-ых годов в зтом романе. 1) В фельетоне "Пеербургские сновидения" имя Сю стоит в центре новой временной перспективы Достоевского. Здесь Достоевский вспоминает его "Парижские тайны" через переживание каторгн. 2) Эта новая временная перспектива Достоевского отражается и в двойной временной структуре "Униженнных и оскорбленных", и здесь имя Сю ставится в её центре. 3) Валковский, как олицетворение зла, во многих отношениях напоминает Ферана, скрытого героя-эгоиста "Парижских тайн". С социологической точки зрения Феан является одним из важнейших прототипов Валковского (связывающей обоих темой являетея убийство дочери отцом). 4) Но сопоставление "Униженных и оскорбленных" и "Мертвого дома" показывает, что, в более основном, в психологическом плане, Валковский вышел из среды каторжного народа. Он представляет собой мрачную глубину каторжного народа, и Достоевский раскрывает психологическую глубину "униженных и оскорбленных" людей через него. 5) Оригиальность временной структуры "Униженных" можно увидеть и в двойничском отношений Валковского и Ивана. У них общие психологические преступления. Болезнь Ивана не что иное, как наказание за это престуление (психолоическое убийство невесты, потеря "почвы"). 6) "Униженные и оскорбленные" являются временным изложением каторжного переживания Достоевкого, и при этом важно то, что болезнь Ивана приводит его не к смерти, а к перерождению. Этот образ Ивана символизирует самого Достоевского в 1861 году. 7) Новая временная перспектива Дстоевского показывает и то, что, в "Униженных", он пересматривает всою прошлую писательскую и читательскую деятельность, начиная с Сю, "Бедных людей", и кончая Диккенсом. С точки зрения развития его творчества, можно сказать, что в "Униженных" у Достоевскго было три задачи : а) углубление гуманизма "Бедных людей", б) искание новой формы выражения темы "Двойника". в) и тем синтезировать реалистическое и фантастическое в одно.

著者

沼野 充義

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.12, pp.p72-86, 1980-10

---

Yury Olesha's novel Envy is filled with various literary devices which prevent us from locating the novel within some predetermined ideological framework or from identifying unreservedly the author's real life with the "reality" portrayed in the novel. So in order to appreciate such a novel properly we have to comprehend how the author's voice can be heard in it. Envy is based upon the "archaeological strata" of Olesha's personal memories, which we can divide into the following two groups: (i) MEMORIES CONCERNED WITH PERSONAL HISTORY. "The youth of the century" whick Kavalerov mentions, means in essence the rise of modern technology and sports (especially aviation, bicycling, and soccer). All these aspects of the beginning of the century are products of the Occidental civilization to which young Olesha had devoted himself, and they have nothing to do with such political themes as the revolution or the construction of a socialistic society. (ii) MEMORIES CONCERNED WITH LITERARY HISTORY. Memo ries of works by H. G. Wells and Aleksandr Grin played an important role in the birth of Envy. It is possible to presume that the famous expression which Kavalerov dedicated to Valya was written under the direct influence of Aleksndr the influence of Blok's verses, but the commonly accepted opinion that Envy was written under Dostoevsky is misleading. It is also worth while mentioning that Ivan Babichev is a parodied figure of Jesus Christ. These memories that form the "archaeological strata" of Envy are, in eseence, based upon the author's fresh impressions of the world which he saw for the first time. However, as one grows older, the world becomes more and more filled with things that have already been seen and with books that have already been read. Therefore Olesha believed that the task of art is to show the routinized world as an entirely fresh one, and that the novel is a device for "estrangement" (ostranenie) of everyday reality. From this viewpoint, we can conclude that Envy is an attempt to recover the fresh view of the world which Olesha once had in his childhood by making free use od literary technique.

著者

越野 剛

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.32, 2000-10-31

著者

上田 洋子

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.35, 2003-10-10

著者

本田 登

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.36, 2004-09-15

著者

上野 理恵

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.29, pp.87-103, 1997-10

---

<<Демон поверженный>> (1902) был написав Врубелем последним в демоническом цикле, созданию которого он посвятил болышую часть своей творческой жизни. Начинался цикл с иллюстрации к одноименному произведению Лермонтова. И после <<Демона сидящего>>, <<Головы Демона>>, <<Демона летящего>> появился <<Демон поверженный>>, хотя у Лермонтова в поэме нет такого торагического сюжета. Почему герою Врубеля суждено было быть низринутым? Большинство исследователей утверждают, что падший Демон Врубеля воплощал мрачное сознание краха той зпохи-краха надежд на спасение мира красатой. В этой статье мы пытаемся объяснить, почему Демон Врубеля был повержен, с другой точики зрения, которая заключается в проблеме самой личности художника, отразившего себя на полотне в образе Демона. <<Демон>> олицетворяет собой вечную борьбу мятущего человеского духа-эти слова Врубеля объясняют мощный и волнующий романтический пафос его Демоа. Но если в картине <<Демон сидящий>> образ героя преисполен печали, то в <<Голове Демона>> это уже другой образ, гнесный. Такое трансформирование образа в картинах затрудняет проникновение в суть пафоса героя, так как этот пафос нельзя разложить на категорию конкретных змоций. И всё-таки, как объяснить такую неоднозначность пафоса Демона? Обратимся к образу Гамлета, которого художник нарисовал ещё в годы учебы в Академии искусств. На картине <<Гамлет и Офелия>> (1883) изображена фигура Гамлета, которая бросит сердитый взгляд на зрителя. Романтичеикий патетика передана выражением лица. Важно то что, создавая Гамлета. Врубель использовал свой автопортрет. Бахин отметил что, автопортрет всегда имеет неорпеделенность, так как не в сиилах художника завершить свой личный образ. Если исходить из теории Бахтина, образ Гамлета должен быть смутным, потому что картина относится к категорию автопортрета. Врубель сам сыграл роль своего героя и запечатлел зтот образ на холосте. Позтому, следуя Бахтина, и романтическая патетика Гамлета тоже неопределенна, неоднозначна. А ведь подобную многозначность мы обнаруживаем и в образе Демона. Следовательно, можно сказать что неопределенность патетики Демона возникла из отражения образа художника, то есть самого Врубеля. Следует о

著者

番場 俊

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.36, pp.161-164, 2004-09-15

著者

安村 仁志

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシヤ語ロシヤ文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.12, pp.87-96, 1980-10-15

著者

宮崎 衣澄

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.33, 2001-09-20

著者

杉本 一直

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.23, pp.55-69, 1991-10-01

---

Reading Nabokov's Invitation to a Beheding (1937), we can find two features which makes the novel seem different from the ordinary novels based on the third person. The first feature is distinctive way of presenting a fiction to the reader, while the second is bold devices of style. The interaction of these two features brings a strange ending of the story. Let's follow the process. The protagonist, Cincinnatus, is a prisoner to be executed, whose crime is unknown to the reader, or, rather, he hasn't committed any crime at all. That means a prison and a prisoner are lying here just as a fictional setting, and the details of the crime haven't been created. In the same way, the setting as to time and space of this story remains obscure enough for the reader to find that beyond the stage of a prison there exists nothing concrete. Thus the protagonist is forced to stand in the simplest, minimum setting, which reminds us the plays of Beckett. Such extreme fictiousness of this work is reinforced by the element of play. The characters always appear with makeup, with wings and padding, and so on. And we notice the more interesting fact that Cincinnatus himself recognizes such fictiousness or such element of play, as is illustrated in his words, such as "I'll act to the end my role in your idiotic play". Like an actor, Cincinnatus belongs to the fiction just partly or temporarily. In this respect the fiction of this novel is presented on two levels, saying, on the level of the protagonist and on the level of the fictious stage. This is the first feature of Invitation to a Beheading. Half of Cincinnatus thus takes part in the "play", while the other half is absorbed in thinking and writing down his thoughts, so that Cincinnatus's words, in the form of the first person sentences, occupy a considerable part of the text. Furthermore, Cincinnatus's thinking and imagination creep in the third person sentences of narration. In some cases, the narration describes the visions which Cincinnatus's imagination produces as if they were actually going on on the fictional stage, for they are described in a deliberately "low-keyed", calm tone, such as that in which one narrates customarily the commonplace. And that prevents us from knowing imaginary visions from actual matters. These stylistic devices, where the elements of fantasy and actuality are intentionally mixed, turn out to be the second feature of this novel. When Cincinnatus's fantasy creeps in the narration this way, the order and objectivity on the fictional stage may break down. We can see such breakdowns from time to time in the course of the novel, but they boldly appear especially in the last chapter. While Cincinnatus daydreams on the way to the beheading platform, the fictional stage is pulled down little by little, which means, of course, narration describes Cincinnatus's daydream as if were real. And finally, on the platform, Cincinnatus's daydream completely controls narration, so that the whole fictional stage collapses into dust. In this work Nabokov presents a fiction as a readily broken set like that of a western film beyond which there is nothing but a wilderness, and after that he pulls down this fiction with stylistic devices. So I dare say the real story of Invitation to a Beheading is performed by style and bare fictiousness.

著者

高橋 誠一郎

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.36, 2004-09-15

著者

山口 巌

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシヤ語ロシヤ文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

no.11, pp.101-112, 1979-10-10

---

In hoc opusculo, positis hypothesibus quae ad proprietatem verborum movendi significationum pertinent, dissertum est ut inter ea verba, quae vulgo determinata seu unidirectionalia vocantur et ea, quae indeterminata sive multidirectionalia appellantur, distictionem perficere tam in verbis simplicis, quam in verbis praefixis compositis, non solum idoneum, sed etiam necesse esse arbitrer. Hinc discreta sunt verborum movendi genera quattuor: verba perfectiva determinata, verba perfectiva indeterminata, verba imperfectiva determinata atque verba imperfectiva indeterminata.

著者

宮川 絹代

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

vol.44, pp.40-56, 2012 (Released:2019-05-07)

著者

中川 裕

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

vol.52, pp.226-239, 2020-10-25 (Released:2020-12-29)

著者

上村 正之

出版者

日本ロシア文学会

雑誌

ロシア語ロシア文学研究 (ISSN:03873277)

巻号頁・発行日

vol.53, pp.89-112, 2021-10-15 (Released:2021-12-23)